Игорь Симбирцев - ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции

А через несколько страниц после мемуаров Менжинского в том же юбилейном «Рыцаре революции» рассказ ветерана ЧК Яна Буйкиса, дурачившего в свое время Локкарта с мифическим заговором среди латышских стрелков. Как и многие бойцы первого призыва ВЧК, Буйкис в Большой террор арестован и прошел через лагеря, о чем, разумеется, в «Рыцаре революции» не упоминают, давая ветерану замолвить слово о легендарном своем начальнике. И Буйкис спокойно вспоминает, как Дзержинский отправляет его в командировку по линии ЧК на Волгу в 1919 году, и на вопрос Буйкиса: «А если я в чем-то ошибусь или превышу свои полномочия?» – Феликс Эдмундович в своем стиле невозмутимо отвечает: «Если вы ошибетесь в пользу государства – то будет хорошо, мы вам спасибо скажем, но если превысите полномочия в личных целях – то сами знаете, что с вами будет».

В этом все отношение Дзержинского тех лет к закону и превышению полномочий сотрудниками ЧК, нужно ли пояснять, что Дзержинский в беседе с Буйкисом не шутил. Он, впрочем, почти никогда не шутил. Хотя в том же, ставшем квинтэссенцией слепленного образа идеализированного Дзержинского «Рыцаре революции» многие соратники Железного Феликса пытаются оспорить легенду о его угрюмости, утверждая, что часто видели Дзержинского шутившим или смеющимся удачной шутке. Но реальных примеров его веселья в этой же книге можно найти лишь два. Его родной сын Ян Феликсович Дзержинский описывает искренний смех отца, застрелившего на охоте птицу и лезущего за своим трофеем на дерево, а начальник контрразведки ГПУ Артузов помнит шефа задорно хохочущим при рассказе, как чекисты ловко заманили в ловушку кого-то из белых эмигрантов. В обоих случаях это специфический смех охотника над поверженной дичью, других же примеров особой веселости Дзержинского не видно, да и его судьба и служба во главе ВЧК к этому не располагали. Что же касается воспоминаний Буйкиса о наставлениях Дзержинского перед командировкой, то уж если в советском официозе встречаются такие свидетельства, можно представить, что Дзержинский мог говорить своим подчиненным чекистам не для печати.

Кстати, спокойно напечатав все это к юбилею своей революции, а такие книги проходили все сито цензорской проверки партийных идеологов, советская власть и в 1967 году косвенно признавала, что считала такой подход правильным. И никаких комментариев в «Рыцаре революции», почему у многих мемуаристов год смерти указан один – 1937. И бесстрастно приводятся воспоминания одного из таких репрессированных в Большой террор большевистских функционеров Валерия Межлаука о том, как задерживавших зарплату своим рабочим в 1918 году предпринимателей он с отрядом красногвардейцев по поручению Дзержинского приводил к нему в ЧК, и после «доверительной беседы» зарплата быстро выплачивалась. И такой метод управления экономикой издателей «Рыцаря революции» полвека спустя не смущал. Впрочем, вернемся пока к Дзержинскому в годы его личного ожесточения.

Неуступчивость Дзержинского в защите полномочий ЧК – ГПУ и в пропаганде ультралевых взглядов в партии закончится почти официальным осуждением ее руководством партии. Выльется это осуждение в официальную отповедь руководства страны главе ГПУ, вложенную в уста редактора «Правды» и главного идеолога ЦК партии Николая Бухарина: «Давайте, милый Феликс Эдмундович, побыстрее переходить к либеральной форме советской власти, меньше репрессий, больше законности и самоуправления. Мы против таких широких прав ГПУ, хотя лично к Вам я отношусь очень тепло и крепко жму Вашу руку». После этого одергивания с самого верха Дзержинский сдался, смирился с незначительным урезанием прав ГПУ по сравнению с всесильной и безжалостной ЧК. А на переданном своему заместителю Менжинскому этом бухаринском послании начертал, как мне кажется, бессильно стиснув зубы от этого поражения: «Такие настроения в верхах партии нам надо учесть и призадуматься». Возможно, как положено старому солдату партии, предпочел не обсуждать прямой приказ с самого верха советской власти. А возможно, понял, что время безнаказанных дискуссий внутри партии и внутрипартийных оппозиций ушло, все-таки послание Бухарина поставило точку в споре о полномочиях ГПУ уже в 1924 году, тогда многие вчерашние спорщики с самим Лениным начали осознавать, что мнение верхов нужно «учесть и призадуматься».

К тому же Дзержинский в этот момент в очередной раз лечился от обострившихся болезней, поэтому в том же послании Бухарин жесткий приказ партии остыть в своем радикализме кроме пожатий руки и реверансов лично Дзержинскому завуалировал еще и пожеланием скорейшего выздоровления. Правда, из той же резолюции Менжинскому видно, что Железный Феликс не сдался до конца и пытается маневрировать на своих позициях. Поскольку он призывает «ГПУ стать потише и скромнее, а аресты проводить с большими доказательствами вины», но тут же предлагает «втягивать партию в эти дела», чтобы понемногу устранить такие настроения в верхах, повязав кровавой ответственностью.

Стоит отметить, что в эти же годы Гражданской войны Дзержинский, кроме руководства ЧК, оставался видным членом ЦК партии и совмещал руководство госбезопасностью Советской России с другими государственными должностями. Сначала он параллельно ВЧК возглавлял Наркомат путей сообщения, затем по совмещению был направлен на пост наркома внутренних дел. Правда, нам долго не рассказывали, что именно деятельностью Дзержинского на посту наркома транспорта в 1921–1924 годах Ленин явно был недоволен, что порядок в путейском деле Дзержинский так и не сумел навести даже чекистскими методами и расстрелами «саботажников», что как глава советского транспорта он по сути провалился и заслужил тем от Ленина не самую высокую оценку своих хозяйственных способностей.

Кроме того, Дзержинский заседал по поручению партии в массе различных государственных комиссий, как отдаленно связанных с работой ВЧК – ГПУ (комиссия по искоренению взяточничества), так и совсем далеких от этой сферы (Комитет по трудовой повинности, Общество друзей советского кино и так далее). Сейчас такое совмещение покажется странным: Наркомат внутренних дел еще куда ни шло – смежная структура, но чтобы начальник спецслужбы был одновременно министром транспорта? Тогда же такой эксперимент представлялся нормальным, традиции начальников тайного сыска в Российской империи такое с виду странное совместительство поощряли. Граф Толстой одновременно с Тайной канцелярией заседал в Сенате и Коммерц-коллегии, граф Шувалов на той же должности чуть позже был обер-гофмейстером царского двора (своего рода главой администрации и завхозом при царской семье).