Игорь Симбирцев - ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции

При этом «усталый» Дзержинский оказался самым неизученным, мало кому интересным. В отличие от изучаемого историками компартии яростного борца с самодержавием, в отличие от обожествляемого последователями в КГБ «романтика-чекиста», в отличие от проклинаемого демократами перестройки «маньяка-расстрельщика». Одни руками скульптора Вучетича в 1958 году отлили его в бронзе на Лубянской площади у здания КГБ и долгие годы отливали в истории легенду о великом чекисте с горячим сердцем и чистыми руками. Другие затем в августовскую ночь 1991 года на закате СССР сносили этот памятник и в те же годы яростно ниспровергали исторические пьедесталы Феликса Эдмундовича, слепив антилегенду о маньяке и расстрельщике. А вот «усталый Феликс» из последних лет его бурной жизни для всех словно ушел в тень. В этом печальном образе просто нечего изучать, можно только предполагать. Разочаровался ли он в эти годы во всем социалистическом учении по Марксу, которому принес в жертву свою и массу чужих жизней? Вряд ли. Засомневался ли в конкретном ленинском пути к его торжеству, на котором по приказу Ильича возглавил карательно-расстрельный отряд и не знал пощады к врагу? Вполне возможно. Теперь уже нам точно не узнать этого, в свою фразу «Устал жить и работать» он вложил для истории эту загадку.

Концом этой затяжной депрессии стала смерть «железного человека», наступившая от инфаркта в результате стремительно развивавшейся стенокардии. 20 июля 1926 года он, по обыкновению, с раннего утра уехал в свой кабинет в ГПУ на Лубянке, а затем отбыл в ЦК партии на заседание, собираясь опять вернуться вечером в ГПУ, где у него были назначены приемы нескольким людям, включая только что прибывшего из Тибета художника Николая Рериха. До сих пор исследователи судеб как Дзержинского, так и Рериха спорят, о чем они собирались тогда говорить и какие интересы столь непохожих людей связывали. Высказывается даже версия, что в своих восточных экспедициях странник-философ Рерих мог выполнять особые задания ГПУ и Разведупра Красной армии по поиску оптимальных маршрутов красного похода в Индию и свержения далай-ламы с установлением просоветской власти в Тибете.

Но в тот день 20 июля 1926 года Рерих Дзержинского не дождался, тому стало плохо прямо на заседании ЦК после очередного бурного спора с Троцким и его последователями, он полежал на диване в соседней комнате и попросил отвезти его домой – квартира была здесь же, на территории Кремля. Вернувшись с заседания ЦК к себе домой, Дзержинский на глазах жены Софьи потерял сознание и рухнул на пол, у него случился инфаркт. Бригада врачей пыталась запустить его сердце, но он умер у них на руках.

Так получилось, что в истории Российской империи предшественники Дзержинского, твердо занимавшие место в номинации «Личность во главе спецслужбы», прожили значительно более благополучную жизнь без ужасов многолетней каторги, побегов с нее, пожара революции и кровавого колеса «красного террора». А вот умерли они при более экстремальных обстоятельствах: Толстой при полной опале и лишении всех постов в тюрьме на Соловках, Бенкендорф в пути на борту корабля, Судейкин совсем страшно – забитый ломом террористами на конспиративной квартире, прямо в сортире, с размозженной головой. Да и вполне благополучные и сановные начальники тайного сыска при последнем из Романовых, вроде Хвостова с Белецким, закончили жизнь чекистским расстрелом на Ходынском поле. Бывший в качестве министра МВД главным начальником над царскими спецслужбами Столыпин мучительно умирал в киевском госпитале с пулей террориста в печени. А вот с Дзержинским за безумно бурную и полную борьбы и боли жизнь судьба расплатилась таким на их фоне благополучным уходом из жизни: скорая и естественная смерть в собственной квартире. Здесь же у Кремлевской стены по тогдашней революционной моде Феликс Эдмундович Дзержинский и был похоронен, получив могилу совсем рядом со своей бывшей квартирой в Кремле и у символической стены центра власти в государстве, безопасность которого он девять лет защищал на посту главы ВЧК – ГПУ.

Можно сказать, что после своей смерти Дзержинский побывал еще в одном образе и часто предстает в нем по сей день. Это «посмертный Дзержинский», идеализированный и выхолощенный годами советской идеологии до такой степени, что реальная личность живого человека за этими томами славословий давно потерялась. Он превратился в икону, в застывший образ всегда правого и справедливого чекиста номер один, в грозу спекулянтов и друга советских детей.

Особенно постарались в этом его последователи из советских спецслужб, доведшие легенду о любимом Феликсе до абсурдного временами культа Зевса чекистского олимпа. Его имя и имидж затаскали, раздергали на эпиграфы из его дневников, поместили в чекистский бренд, в популярную в Советском Союзе марку ФЭД по первым буквам его имени, отчества и фамилии. Сам Дзержинский явно бы удивился, узнав, что ФЭДом назван фотоаппарат советского производства (присвоение его имени чекистской войсковой части или макаренковской колонии для беспризорников он, быть может, еще и оценил бы).

В наши уже первые годы XXI века к фигуре Феликса Эдмундовича Дзержинского периодически можно отметить отдельные всплески интереса. То в российской Государственной думе часами дебатируют за и против восстановления его монумента посреди Лубянской площади. То явочным порядком по просьбе ветеранов милиции бюст Железного Феликса вновь восстанавливают во внутреннем дворе ГУВД Москвы на Петровке, 38, в августе 1991 года при виде возбужденной победой над ГКЧП толпы москвичей сами же милиционеры этот бюст и демонтировали от греха подальше, опасаясь штурма ГУВД. То КГБ независимой уже Белоруссии открывает туристический маршрут по местам боевой славы Дзержинского, здесь тоже перед зданием КГБ в Минске памятник Дзержинскому сохранен до сих пор.

Но все это опять же ренессанс интереса не к фигуре реального человека по имени Феликс Эдмундович Дзержинский, а к советской легенде о нем, к застывшему в изваянии истукану по кличке Железный Феликс. И с одной стороны, опять идет ряд набивших всем оскомину еще с советско-застойных лет клише: «честнейший и благороднейший чекист», «благодетель беспризорных», «чистые руки и горячее сердце», «рыцарь революции». А с другой – те же клише с обратным знаком: «маньяк-кокаинщик», «убийца родной сестры», «садист в шинели», «отец системы советских концлагерей». И за этой переброской застывшими за годы простенькими терминами реальный и живой Феликс Дзержинский, такой неоднозначный, непростой и разный в различные годы жизни, от нас все дальше и дальше уходит без возврата в историю к категории мало нам понятных и совсем далеких Чингисханов и Цезарей.