Евгений Анисимов - Петр Великий: личность и реформы

Вскоре после смерти Петра по стране пошел гулять лубок с характерным пространным названием: «Небылица в лицах, найдена в старых светлицах, обверчена в черных тряпицах, как мыши кота погребают, недруга своего провожают…». В этом лубке, чаще известном под названием «Мыши кота погребают», изображения мышей, идущих возле погребальных саней, на которых лежит замечательной, подчеркнутой усатости кот, сопровождаются рифмованным текстом, в котором видно отчетливое стремление безымянных авторов высмеять лицемерную скорбь одних, показать неприкрытую радость других и вообще воспеть освобождение всех обиженных и гонимых при жизни кота мышей. Тонкий знаток лубка И. М. Снегирев отмечает неслучайность этого образа и соответственно популярности лубка: «Как волк в отношении к овцам, так и кот в отношении к мышам издревле занимали в баснях и притчах свойственную им роль: тот и другой – утеснителей и мучителей, а овцы и мыши – утесненных и страждущих… Кот поступает с пойманною мышкою подобно опытному кату-палачу, который сперва вымучивает у жертвы своей медленными пытками признание в содеянных и даже несодеянных преступлениях, потом так исторгает у нее жизнь, чтобы чувствовала, как умирает… Мыши – это подданные, утесненные котом – своим владыкою. Свойства и действия людей перенесены на этих животных». Исследователи лубка, наиболее крупным из которых был Д. А. Ровинский, находят в этом, глубоко народном, окрашенном грубоватым, но, как всегда в анекдотах, метким и беспощадным к властителям юмором, немало реалий петровского времени, да и просто элементов процессии похорон первого императора. Здесь и восьмерка мышей, пародирующих восьмерку коней траурной колесницы Петра, здесь и мышь «от чухонки Маланьи везет полны сани оладьев», сама же Маланья – пародия на Екатерину – «ходит по-немецки, говорит по-шведски». Среди мышей, собравшихся на похороны со всей страны, много «местных» – из Карелии, Шлюшина (народное название Шлиссельбурга), с Охты. А вот за санями идут обиженные котом: «Старая подовинная седая крыса смотрит в очки, у которой кот изорвал жопу в клочки… Мышь – охтенская переведёнка (то есть переведенная по указу на жительство в Петербург, на Охту. – Е. А) несет раненаго котом своего ребенка… Идет мышенок – отшиблено рыло, несет жареную рыбу». А вот идут довольные мыши с окраин: «Трёнка с Дону, из убогого дому, веселыя песни воспевает, без кота добро жить возвещает… Мышь татарская Аринка тож наигрывает в волынку» – и т. д.

Но участникам похорон из правящей верхушки было, конечно, не до уличного юмора. Проснувшись на следующий день после смерти Петра, они не смогли не ощутить, что ситуация коренным образом изменилась, что отныне так, как было при Петре, уже не будет никогда, ибо все, что делал Петр, правильно или неправильно, было освящено его огромным авторитетом, его поистине безграничной властью, полученной им давно и по праву рождения не нуждавшейся в доказательствах и обоснованиях. Самые близкие к нему сановники были под сильным влиянием личности реформатора, они смотрели на мир его глазами, поэтому многие недостатки и пороки системы ими преуменьшались или казались легко исправимыми, а решения даже самых сложных проблем – простыми, так как всегда всю ответственность за последствия брал на себя Петр – истинный руководитель страны, мозг и душа начатого им же грандиозного дела.

Бронзовая маска Петра I .

После смерти его все переменилось. Екатерина управлять не могла, тяжесть бремени правления и ответственность теперь ложились на «принципалов», которые, вроде бы дружно поначалу взявшись за тяжкое бревно власти, несли его с разной степенью усердия и напряжения, ссорились и подсиживали друг друга. Реформы не были завершены, и, стоя в недостроенном Петропавловском соборе в тот момент, когда гроб с телом Петра ставили в крошечную часовню (из которой его перенесли в подготовленную гробницу лишь в 1731 году), они имели перед собой поразительную аллегорическую картину состояния страны в момент смерти Петра: великолепная гигантская колокольня с ангелом на шпиле возносилась на головокружительную высоту, а стены по всему периметру огромного собора были не выше человеческого роста. Но если блестящий зодчий итальянец Доменико Трезини имел утвержденный царем план строительства кафедрального собора и знал наверняка, что и когда делать, то блестящая свита Петра не получила от покойного императора ни указаний, ни советов, никакого плана того, что необходимо предпринять.

Собственно, и сам Петр не имел никогда разработанных планов реформ: у него были, как правило, только наметки конкретных преобразований; во многом он руководствовался интуицией, пониманием общих задач, анализом развития тех или иных заданных им же процессов, а нередко действовал бессистемно, не считая при этом необходимым что-либо объяснять. Вместе с ним умерла и та грандиозная лаборатория мысли, которая одна долгие годы определяла всё и вся в стране. Осиротевшим «птенцам» приходилось брести неизведанными дорогами, на свой страх и риск, часто исходя в политике из обстоятельств, а не задуманных планов. И хотя Меншиков с первых дней царствования Екатерины I был признанным лидером правительства, не встречая особого сопротивления среди правящей верхушки, он не обладал ни широтой, ни масштабностью мышления Петра, он не овладел даже его приемами управления, чтобы хотя бы имитировать продолжение прежнего курса, да и, по-видимому, не особенно стремился к этому жизнь выдвигала на повестку дня десятки срочных проблем, требовавших внимания и решения. Политика, как известно, есть результирующая различных разнородных факторов, подводных течений, не учитывать которые при прокладке курса государственного корабля невозможно, рискуя иначе посадить его на мель. Теперь самое время сказать об этих факторах.

Оказавшись у власти, Меншиков и другие столкнулись с серьезными внутриполитическими проблемами, назревавшими задолго до смерти Петра. 1725 год был, в сущности, лишь вторым мирным годом петровского царствования, – с 1695 года почти непрерывно тянулись войны: Турецкую сменила Северная, а Северную – Персидская. Страна переживала довольно тяжелый послевоенный кризис – прямое следствие перенапряжения народного хозяйства в годы войны. Он проявился в росте недоимок в платежах как старой подворной, так и особенно новой – подушной – подати, в усилении бегства крестьян, в явном недовольстве различных слоев общества. Особенно тяжелы были финансовые дела. Армия постоянно поглощала большую часть поступлений, и все равно денег ей не хватало. Общая сумма недоимок с 1720-го по начало 1726 года достигла, по подсчетам Военной коллегии, 3,5 миллиона рублей при ежегодном подушном окладе в 4 миллиона. Было очевидно, что разорение как следствие войн и реформ имело хронический характер. Оно усугубилось в первые мирные годы страшным народным бедствием – неурожаями, голодом. В 1721—1724 годах резко подскочили цены на хлеб, возросла смертность населения. Особую известность получила история о смерти от голода множества людей в Пошехонском уезде в 1723 году. Подполковник Трайден, отправленный в Пошехонье с ревизией, сообщал, что «явились от хлебного недороду и питающихся травами померло разных помещиков дворовых людей и крестьян» около 5,5 тысячи душ, то есть 11% мужчин, положенных по уезду в подушную подать. Трайден писал также, что в 1724 году крестьяне пекли хлеб: «1) из одной травы вахты и пихты, 2) из одной мякины, 3) из житной и овсяной мякины с соломою, 4) из лесного моху». Подобные сообщения, приходившие из разных мест, побудили Петра прибегнуть к крайней мере – конфискации излишков хлеба у помещиков для раздачи голодающим крестьянам. Ситуация мало в чем изменилась и в год смерти царя.