Роджер Мэнвелл - Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера

Голос Гитлера звучал в эфире монотонно и резко.

«Мои товарищи, мужчины и женщины, граждане Германии. Сегодня я уже не знаю, сколько раз на меня совершались покушения. И сегодня я обращаюсь к вам, во-первых, чтобы вы услышали мой голос и убедились, что я цел и невредим, а во-вторых, чтобы вы узнали о преступлении, аналога которому не найти в немецкой истории».

Гизевиус, находившийся в относительной безопасности в подвале дома в Шарлоттенбурге, вопросительно взглянул на своих соратников. Вне всяких сомнений, этот голос был им всем хорошо знаком: вульгарная речь, отрывистые фразы — так формулировал свои мысли только фюрер.

«Ничтожная кучка амбициозных, бесчестных и преступных офицеров организовала заговор, имевший целью устранить меня и одновременно уничтожить Верховное командование германских вооруженных сил. Бомба, заложенная полковником графом фон Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах справа от меня. Она серьезно ранила нескольких преданных сотрудников моего штаба. Один из них умер. Я сам абсолютно невредим, отделался лишь небольшими царапинами и легкими ожогами. Я считаю это подтверждением воли Провидения, пожелавшего, чтобы я продолжал двигаться к главной цели моей жизни, что я и делал до сих пор…»

Мертвые тела офицеров, расстрелянных во дворе военного министерства по приказу Фромма, — Штауффенберга, Ольбрихта, Хефтена и Мерца, в это время как раз увозили с Бендлерштрассе для погребения без всяких почестей.

«Заговорщики обманули себя сами. Их голословное заявление о том, что я якобы мертв, опровергается тем, что я обращаюсь к вам, мои дорогие друзья. Круг заговорщиков очень мал. Он не имеет ничего общего с духом Вооруженных сил Германии и немецкого народа. Это просто небольшая шайка преступников, которая будет безжалостно уничтожена».

Преследуемый гестапо Герделер в это время скрывался в поместье Раненсдорф, принадлежавшем его другу барону Паломбрини.

«Поэтому я приказываю гражданским организациям не подчиняться распоряжениям любых органов власти, которые эти захватчики пытаются контролировать. Ни одна военная инстанция, ни один офицер или солдат не должны подчиняться приказам этих людей. Наоборот, долг любого гражданина — арестовать этих людей, а при оказании сопротивления — застрелить на месте».

Штюльпнагель, утративший последнюю надежду, слушал голос фюрера, стоя в гостиной отеля «Рафаэль». Рядом с ним находились сотрудники его штаба, заранее собравшиеся, чтобы отметить его триумфальное возвращение в Париж, открыв несколько бутылок шампанского.

«Чтобы навести порядок, я назначил рейхсминистра Гиммлера командующим армией резерва. <���…> Я убежден, что после уничтожения ничтожной кучки предателей и заговорщиков мы создадим в своей стране атмосферу, которая так нужна солдатам на фронтах».

В это время в штабе группы армий на Восточном фронте вконец измотанный ожиданием Тресков отправился спать. К нему заглянул Шлабрендорф и сообщил новости. Вскочивший было Тресков со стоном опустился на подушку.

— Я застрелюсь, — в отчаянии проговорил он.

«Кажется немыслимым, что тысячи, нет, миллионы людей на фронтах отдают свою жизнь, а банда амбициозных и убогих созданий, оставаясь дома, пытается свести на нет их усилия. На этот раз мы намерены свести с ними счеты так, как это умеют делать национал-социалисты…»

Гестапо уже держало Мольтке, Бонхёффера, Донаньи, Мюллера и Лангбена в камерах. Теперь тюремные двери захлопывались за генералами с Бендлерштрассе.

«Вероятно, далеко не все могут предположить, какая судьба выпала бы Германии, если бы заговорщики добились успеха. Я благодарю Провидение и Создателя, но не за то, что он сохранил меня. Моя жизнь всецело посвящена работе для моего народа. И я благодарен Всевышнему за то, что он позволил мне продолжать делать свое дело».

Тяжело раненный Роммель лежал в военно-воздушном госпитале в Берни.

«Я снова с радостью приветствую вас, мои боевые соратники. <���…> В случившемся я вижу знак судьбы, которая указывает мне продолжать свою работу. Я так и сделаю».

Геббельс отвернулся от радиоприемника и скривился от омерзения. По его мнению, Гитлер достиг только одной цели — в очередной раз выставил себя напоказ. Конечно, фюреру следовало предварительно проконсультироваться с ним, министром пропаганды. Он, безусловно, подсказал бы главе государства, что говорить и как. Паническая речь, вроде только что прозвучавшей, явилась исключительно не вовремя.

Геббельс пошел к Гиммлеру. Ночью необходимо допросить как можно больше заговорщиков, которых наряды эсэсовцев постоянно доставляют к нему в дом.

В мрачном особняке на Герман-Герингштрассе всю ночь горел свет. Официальная резиденция Геббельса была временно превращена одновременно в суд и тюрьму. Когда подозреваемых привозили для допроса Геббельсом или Гиммлером, их размещали под охраной в разных комнатах особняка, где вскоре не осталось свободного места. Телефоны звонили не переставая [53].

Гелльдорф прибыл сам, старательно делая вид, что понятия не имел о происходящем вокруг него и что он явился как раз для того, чтобы разобраться в обстановке. Это не помогло, и он очутился под замком в музыкальном салоне. Фромм, очевидно передумав уходить домой после своей подлой попытки уничтожить всех заговорщиков, которые могли скомпрометировать его, тоже появился в резиденции. Прямо с порога он решительно гаркнул: «Хайль Гитлер!» Этот жирный краснолицый человек, носивший очки в роговой оправе, за которыми суетливо бегали глаза, производил неприятное впечатление. Ему разрешили воспользоваться телефоном, чтобы объяснить жене свое отсутствие в столь поздний час, и даже принесли в курительную комнату бутылку вина, чтобы помочь ему прийти в себя после столь длинного и богатого событиями дня. Среди арестованных также находились комендант Берлина Хазе и Гепнер. Привезли в особняк Геббельса и Корцфлейша, но тот на допросе сумел доказать свою невиновность. Хазе заявил, что умирает от голода, и настоял, чтобы ему принесли еду и напитки. Когда он потребовал вторую бутылку вина, пришлось обратиться за специальным разрешением к Геббельсу, который с сардонической улыбкой ответствовал, что вторую бутылку генералу, конечно, можно дать, но не следует ему позволять опустошить весь винный погреб.

Фромм ожидал, что его встретят с уважением и признают его заслуги — человека, который так мудро и прозорливо перевел все стрелки на заговорщиков. Он был потрясен презрением, с которым к нему отнеслись следователи.

— Вы, однако, очень спешили отправить нежелательных свидетелей в ад, — сухо заметил Геббельс. Он обвинил Фромма в трусости и указал на «неприличную поспешность» его действий.