Эрнест Лависс - Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Александр, выведенный из терпения, пригласил прусского короля приступить к выполнению тайного договора от 28 сентября и занять своими войсками Саксонию. Затем он поручил позондировать Талейрана, который в этом вопросе оказался весьма несговорчивым. Тогда царь пригласил Талейрана к себе, надеясь подчинить его своей воле, смутить или подкупить; во всяком случае, он предпочитал первое средство, как более лестное для его самолюбия и более удобное для его политики. Свидание это состоялось 22 октября. Началось оно окриком, по-наполеоновски: «В Париже вы стояли за идею польского королевства. Каким же образом вы изменили свое мнение?» — «Государь, — ответил Талейран, — я остался при прежнем мнении. В Париже речь шла о восстановлении всей Польши. Тогда, как и теперь, я хотел ее независимости. Но теперь дело обстоит совершенно иначе. Вопрос этот в настоящее время подчинен вопросу об установлении таких границ, которые обеспечили бы безопасность Австрии и Пруссии». — «Им нечего опасаться. Впрочем, у меня в герцогстве Варшавском 200 000 человек; пусть попробуют меня оттуда выгнать. Я отдал Саксонию Пруссии, и Австрия на это согласна». — «Не знаю, согласна ли на это Австрия. Мне трудно этому поверить, так как это совершенно противоречит ее интересам. Но разве согласие Австрии может сделать прусского короля владельцем того, что принадлежит саксонскому королю?»— «Если саксонский король пе отречется от престола, то будет увезен в Россию и останется там до своей смерти. Один король там уже умер». После этого многозначительного намека на разделы Польши и на печальный конец Станислава Понятовского Александр продолжал: «Я полагал, что Франция мне кое-чем обязана. Вы всегда говорите о принципах. Ваше публичное право для меня не существует; я знать его не хочу. Что для меня значат все ваши пергаменты и ваши трактаты?»

Для Александра наступил момент, когда он мог пустить в ход имевшиеся у него в запасе средства обольщения и соблазна. Ноу него не было ни в данный момент, ни вообще когда бы то ни было намерения привлечь к себе симпатии Франции ценой каких-нибудь территориальных уступок. Он думал лишь о том, чтобы заполучить ее даром, поймав на ее же собственную удочку, а так как она выдвигала принципы, — дать ей удовлетворение по этому пункту, но только не в Германии. «Прусский король, — сказал Александр, — будет королем прусским и саксонским, как я буду императором всероссийским и царем польским. Содействие, которое Франция окажет мне по этим двум пунктам, будет мерой тех услуг, которые я окажу ей в вопросах, могущих ее интересовать». Эти слова могли относиться только к неаполитанским делам. Но Талейран не был человеком, способным попасть в ловушку и ради какой-то призрачной уступки расстаться с очень ловко выбранной позицией.

Он вышел с этой аудиенции более чем когда-либо убежденным в невозможности расколоть Пруссию и Россию или, вернее, отвлечь прусского короля от императора Александра. Меттерних и Кэстльри убедились в этом тогда же на собственном опыте. Подражая своему английскому коллеге, Меттерних отправил 22 октября Гарденбергу ноту, в которой он заявлял о своем согласии на временную оккупацию Саксонии пруссаками на том условии, что Пруссия объединится с Австрией и Англией для противодействия осуществлению русских проектов в Польше. Меттерних и Кэстльри могли — рискуя, впрочем, сами оказаться обманутыми — вести с Гарденбергом переговоры о какой-нибудь тайной сделке, направленной против России, но прусский король ни в коем случае не должен был об этом знать. Малейшая попытка скрыть что-нибудь от своего друга юности, который дважды спас ему престол и которому он на полях битвы клялся перед богом в вечной верности и дружбе, представлялась ему изменой и была ему глубоко противна. Гарденберг был вынужден представить ему ноту Меттерниха. Не зная, что эта нота является ответом на намеки и высказывания его же собственных министров, возмущенный Фридрих-Вильгельм отнес ее царю. Александр ъ это время был накануне отъезда в Венгрию. Он позвал Меттерниха к себе, и между ними произошел, как пишет Талейран, «разговор, в течение которого, как это достоверно известно, он обращался с этим министром так высокомерно и применял такие резкие выражения, что они могли бы показаться из ряду вон выходящими даже по отношению к собственным его слугам». В довершение немилости Меттерних, получивший подобный отпор от всемогущего императора за свою попытку спасти Саксонию, был обвинен немцами в желании выдать с головой это королевство, чтобы услужить России. Выл момент, когда Меттерних смутился и заговорил о выходе в отставку. Что касается Кэстльри, то Александр 30 октября послал ему письмо вместе с меморандумом, который был составлен Чарторыйским; в этом письме он разбирал по пунктам английский меморандум.

Открытие конгресса. Комитеты.Тем временем приближался конец октября. Все волновались и требовали открытия конгресса. Неужели же столько усилий должны были привести к такому общему разочарованию, к такому банкротству победоносной Европы?! Неужели же предстояло снова воевать ради раздела того, что осталось после Наполеона? Волей-неволей, чтобы хоть чем-нибудь заняться, необходимо было прибегнуть к уловкам, связанным с вопросами процедуры. 30 октября представители восьми держав, подписавших Парижский трактат, собрались у Меттерниха; Португалия и Швеция снова заняли место, на которое они имели право, и вместе с Испанией составили подмогу, готовую поддержать Талей-рана. Меттерних заявил, что имеется еще несколько важных нерешенных вопросов, но что это не мешает приступить к проверке полномочий представителей тех государств, которые послали своих делегатов на конгресс. Комиссии, составленной по жребию из представителей Англии, Пруссии и России, поручено было произвести проверку полномочий. Спор начался по поводу распределения работы между отдельными комитетами, которыми должна была руководить делегация от восьми держав; эти последние должны были служить посредниками между государствами, заинтересованными в том или ином вопросе. Ведь невозможно было, в самом деле, созвать пленум конгресса и превратить его в дипломатический парламент. Но предложение распределить работу между комитетами равносильно было поднятию предварительного вопроса о допущении посланников саксонского короля и Мюрата. Составлялись протоколы за протоколами, и дело затягивалось. Тем Бременем мало-помалу образовывались комитеты по менее спорным вопросам. Так, один комитет по германским делам, в котором фигурировали Австрия, Пруссия, Бавария и Ганновер, работал уже с 14 октября. 14 ноября был образован комитет по швейцарским делам, в который вошли представители Австрии, Пруссии, Англии и России.