Эрнест Лависс - Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

После 1820 года, в момент усиления активности России на Востоке, авансы делались уже не Александром, и с тех пор он уже больше не считался с трактатом 3 января.

Этот трактат не замедлил оказать свое действие. Согласованные заявления Австрии, Великобритании и Франции доказывали, что между ними достигнуто единодушие, и им не приходилось прибегать к угрозам, чтобы убеждать в этом. Пруссаки пробовали еще оказывать некоторое сопротивление; они непременно хотели получить Лейпциг, чтобы забраться в самое сердце старой Германии. Споры о цифрах и границах еще продолжались, но с 5 января Кэстльри мог уже писать, что всякая опасность войны миновала. Он должен был вернуться в Лондон к открытию парламентской сессии, и ему хотелось явиться туда не с пустыми руками. Что же касается Александра, то с тех пор как он пошел на компромисс и речь шла уже только о пререканиях из-за границ, он думал уже лишь о том, чтобы поскорее покончить с переговорами.

Разрешение саксонского и польского вопросов.Не считая практических деталей, в течение февраля были окончательно установлены следующие основные положения: король Саксонский, восстановленный на своем наследственном престоле, отказывается от великого герцогства Варшавского и уступает часть своего королевства Пруссии. Австрия получает обратно восточные округа Галиции, уступленные ею великому герцогству Варшавскому в 1809 и 1810 годах, и отказывается от Западной Галиции, которой она владела с 1795 по 1809 год. Пруссия отказывается от обратного получения той части Польши, которая в 1807 году составляла великое герцогство Варшавское, за исключением той территории, которая под названием великого герцогства Познанского должна послужить ей к восстановлению связи между старой Пруссией и Силезией. Она дополняет свои владения шведской Померанией, частью Саксонии и территориями на правом берегу Рейна, остатками Вестфальского королевства, а также Кельном, Бонном и Триром на левом берегу Рейна под общим названием Рейнской провинции. Пруссия и Австрия признают учреждение Царства Польского, царем которого будет император всероссийский и которое получит собственную администрацию. Краков станет нейтральным вольным городом. Все эти постановления явились предметом целого ряда отдельных трактатов: между Австрией и Россией, Россией и Пруссией, Пруссией, Австрией и Россией, Саксонией и Пруссией (3, 18, 22 мая 1815 года; Заключительный акт конгресса, 9 июня 1815 года, ст. 1—26).

Решения эти были далеки оттого, чтобы удовлетворить пруссаков. Вместо того, чтобы согласно их желаниям превратить Пруссию в наиболее цельное и наиболее проникнутое немецким духом германское государство и дать ей Лейпциг и Дрезден, ее оставили как бы повисшей в воздухе, разбив на два совершенно различных куска; в нее клином врезались государства, соперничавшие с нею, недоверчиво к ней относившиеся, а в случае войны несомненно враждебные, как, например, Гапновер. Наконец, со стороны Франции она рисковала первая получить удар, не имея возможности во-время принять меры к своей защите, а в случае перекройки карты Европы в пользу Франции Пруссии в первую очередь грозила опасность подвергнуться завоеванию. Вместо лютеранской Саксонии, хотя и проникнутой антипрусским духом, но в дальнейшем благодаря общности нравов и интересов несомненно более способной к ассимиляции, пруссакам навязали более подвижных и более наделенных воображением рейнских католиков, которые уже попривыкли к французской администрации, которые стояли за наполеоновский Гражданский кодекс и у которых Франция оставила глубокие и живые воспоминания. Прирейнские жители тем более тяготели к Франции, что новое ее правительство, сохраняя Гражданский кодекс и гарантируя владельцам национальных имуществ их собственность, благоприятствовало католической церкви и держалось политики мира. Таким образом, оно давало им все те преимущества, которые со времен Консульства привлекали их симпатии на сторону Франции, и освобождало от тех тягот, которые заставили их отшатнуться от Франции в эпоху Империи, — от военной службы и от борьбы с духовенством.

Но на эту сторону вопроса во Франции совершенно не обращали внимания. Французы ничего не хотели замечать, кроме враждебной и агрессивной Пруссии, выдвинутой в авангард коалиции англичанами, для того чтобы охранять Германию и Голландию. Талейрана сильно упрекали в том, что он не поддержал предложения, по которому саксонский король должен был получить владения на Рейне. Но, не говоря уясе о забвении принципа, составлявшего всю силу и политику Людовика XVIII, не говоря уже о неудобстве, которое заключалось в предоставлении Пруссии возможности сконцентрироваться в Германии, забывают, что, содействуя водворению саксонского короля на берегу Рейна, Франция должна была бы сама навсегда отказаться от всяких притязаний на эту территорию. По отношению к этому государю, бывшему ее клиентом, она очутилась бы в том же положении, что и по отношению к Баварии. Она не могла, проводя в Германии политику покровительства второстепенным государствам, сохранять в отношении Рейна заднюю мысль ограбить эти самые государства. Наконец, саксонскому королю в качестве католика было бы столь же легко ассимилировать прирейнских жителей, сколь это было трудно Пруссии. Здесь Франция гораздо больше угрожала Пруссии, чем Пруссия ей. «Ничто пе может быть проще и естественнее, — говорил Талейран, когда перед ним настаивали на этом пункте, — чем отобрать у Пруссии уступленные ей провинции, тогда как если бы они были отданы саксонскому королю в виде компенсации за его прежние владения, отнять их у него было бы и очень трудно и слишком жестоко».

Неаполитанские дела.В то время как этот основной вопрос приближался к окончательному разрешению, неаполитанские дела развертывались естественным ходом событий благодаря самому характеру неаполитанского короля, получившего свое королевство из рук Наполеона и желавшего пережить Империю, интересы которой были единственным основанием его пребывания на престоле. «Ваше величество, — писал Талейран 28 декабря Людовику XVIII, — могли убедиться на основании присланных мною документов, что я не теряю из вида неаполитанских дел. Я не забываю также и Delenda Carthago [12] «Карфаген должен быть разрушен», — этими словами, по преданию, Катон Старший кончал каждую свою речь в римском сенате. Талейран хотел здесь выразить ту мысль, что он никогда не забывал и всегда повторял на Венском конгрессе, что следует удалить Мюрата с неаполитанского престола. — Прим. ред. , но не с этого конца нам нужно теперь начинать». Талейран был вполне прав, когда не хотел обременять себя этой второй легитимистской тяжбой и дорого платить за услугу, которую союзники вынуждены были оказать ему даром.