Франко Кардини - Европа и ислам  История непонимания

Вполне конкретные планы похода вынашивал король Неаполя Альфонс Великодушный, но это были планы особого свойства. В восточных вопросах Альфонс естественным образом продолжал политику норманнов и анжуйской династии. Он с интересом смотрел на территорию нынешней Албании, сеньором которой он формально стал: прочное господство над этими землями позволило бы ему полностью контролировать Отрантский пролив. Как некогда Карл I Анжуйский, он мечтал о византийской короне, и по этой причине он даже заключил договор с Деметрием, братом и соперником царствующего императора. В июле 1451 года Альфонс заявил, что он готов «объявить о крестовом походе, который сам и возглавит» [22] R. Fubuni, Italia quattrocentesca, Milano, 1994, p. 197. — Прим. авт. . Но предложение было очень похоже на скрытую угрозу в адрес Папы, так как вместо того, чтобы обратиться к понтифику, Альфонс в своем послании обращался к «воинствующей церкви». Это был жест в сторону защитников принципа соборности внутри церкви. Однако вскоре выяснилась иллюзорность широких планов Альфонса: он запутался в итальянской политике, не чувствовал себя уверенно даже на неаполитанском троне и, наконец, не располагал флотом. Правда, в 1451 году на неаполитанских верфях строилось несколько кораблей для оказания помощи византийскому императору.

А тем временем появлялись убедительные доказательства того, что молодого османского султана напрасно считали слабовольным глупцом. Он поспешил подтвердить соглашения, подписанные с Венецией, а Яношу Хуньяди предложил мир на вполне достойных условиях. Таким образом, когда весной-летом 1452 года турки начали работы по строительству укреплений на берегах Босфора и Дарданелл, генуэзцы и венецианцы, чьи интересы в Константинополе и на Черном море это затрагивало, оказались не в состоянии предпринять в ответ совместных действий. Во-первых, итальянцы враждовали между собой, а во-вторых, ни те, ни другие не желали окончательно испортить отношения с какой-либо из конфликтующих сторон, хотя Генуя тяготела скорее к сближению с Константинополем, а Венеция была связана с султаном мирным договором от 10 сентября 1451 года.

Укрепления в проливах позволяли контролировать проход судов, а, следовательно, и снабжение Константинополя. Несомненно, подобные мероприятия были всего лишь прелюдией к новым военным действиям. И действительно, последние начались уже в конце лета 1452 года и продолжились в октябре нападением на Морею, которое, впрочем, оказалось лишь отвлекающим маневром. По приказу султана христианин-вероотступник, венгерский мастер Урбан, руководил отливом мощных пушек. Было ясно, что решающее наступление на Константинополь — вопрос нескольких недель.

Европой овладело нарастающее чувство страха и растерянности. Генуэзцы из Перы, европейского квартала Константинополя, бросили клич о помощи: Генуя откликнулась на него и, в свою очередь, обратилась с призывом к своим основным союзникам: Флоренции и королю Франции. Уже упоминавшийся Пикколомини весной 1452 года в Риме, в присутствии Папы и Фридриха III, предсказывал необходимость нового крестового похода. В Неаполе Альфонсу V и Фридриху III о том же говорил Флавио Бьондо, впавший в немилость у Папы и высланный из Рима. Бьондо и в дальнейшем проявлял настойчивость в этом вопросе. В 1453 году, вернувшись в Рим, он посвятил неаполитанскому королю небольшой трактат «О походе против турок» («De expeditione in Turchos»). Мехмед II, однако, давал понять, что не собирается ослаблять хватку. Более того, в марте-августе 1452 года по его приказу было произведено массовое истребление жителей Эпибатиона, что подтолкнуло известного философа и писателя Георгия Трапезундского на публичное обращение к понтифику «За защиту Европы» («Pro defendenda Europa»). 16 ноября 1452 года венецианский сенат обратился к Папе и кардиналам, взывая к более энергичным действиям.

Папа не скрывал своей озабоченности, но, несмотря ни на что, оставался непоколебим: крестовому походу должно предшествовать подлинное объединение двух церквей. Фактически это было выдвинуто обязательным условием. Такую позицию Николая V разделяли и другие, хотя отчасти она представляла собой утопию, а отчасти — предлог для бездействия. Папу поддерживал, например, канцлер Ордена Золотого Руна Жан Жермен, рисуя картину будущей грандиозной экспедиции, которую греки и латиняне осуществят совместно, в лоне единой церкви. К ним должны были присоединиться также эфиопы с «пресвитером Иоанном», который теперь считался не азиатским правителем, а эфиопским негусом.

На этот раз грекам пришлось уступить шантажу со стороны Рима: другого выбора не оставалось. 12 декабря 1452 года в Святой Софии в присутствии Исидора Киевского [23] Исидор Киевский — последний русский митрополит греческого происхождения, убежденный сторонник церковной унии, которую безупешно пытался ввести в русских землях. — кардинала-епископа Сабины и латинского патриарха Константинополя, специально для этого прибывшего из Рима, — было торжественно объявлено об окончании церковного раскола. Однако оказалось, что выбрано было худшее из зол: хотя акт об объединении церквей был подписан с явной оговоркой, предусматривающей возможность его пересмотра сразу после исчезновения османской угрозы, греческие монахи и городские низы устроили в Константинополе беспорядки, утвеждая, что святотатственное соглашение навлечет на подписавших его гнев Божий.

В Константинополе царили тревога и раздор. Защищавшие его войска состояли в основном из католиков (их было почти три тысячи), по большей части венецианцев и генуэзцев, и невольно возникали сомнения в их способности к согласованным действиям. Султан же имел в городе могущественную «пятую колонну» — противников объединения церквей во главе с Георгием Схоларием. Многие из них были готовы и к шпионажу, к саботажу и к измене. В итоге произошло то, что должно было произойти: в конце мая султанские войска вошли в Константинополь, а последний византийский император пал, защищая свой город.

Потрясенный Запад, казалось, вышел из оцепенения. Город на Босфоре погиб «объявленной смертью». Но, судя по реакции христианской Европы, можно предположить, что никто в ней всерьез не верил, что Константинополь может пасть. Его падение было воспринято как страшное предзнаменование конца света, как доказательство того, что отныне невозможно победить турок и остановить их продвижение.

Османские захваты в Эгейском море и на Балканах уже приучили европейцев к мысли, что их континент больше не является неприступным для мусульман (каковым, за исключением Пиренейского полуострова, он оставался с XI века). Но именно в результате падения «нового Рима» идея крестового похода стала связываться с идеей защиты Европы. Эней Сильвий Пикколомини выразился предельно ясно: «В прошлом мы получали раны в Азии и в Африке, то есть в чужих странах. Но сейчас нам нанесли удар в Европе, на нашей родине, в нашем собственном доме. Возможно, кто-то возразит, что турки уже давно из Азии перебрались в Грецию, те же монголы обосновались в Европе, а арабы, преодолев Гибралтарский пролив, заняли часть Испании. Но мы никогда еще не теряли города или другого места, сравнимого с Константинополем» [24] Е. S. Piccolomini, cit. in J. Delumeau, La paura in Occidente (secoli XIV–XVIII), trad, it., Torino, 1978, p. 405. — Прим. авт. . И именно о Европе в первую очередь думал богемский король Иржи Подебрад, который предложил создать политический союз европейских государств. Этот документ должен был стать постоянной институционной базой для борьбы с турками. Но Подебрад, пусть даже не очень активно и не всегда последовательно, поддерживал чашников, последователей Яна Гуса. Пройдет еще немного времени, и Рим объявит против него тот самый крестовый поход, который он хотел организовать против неверных.