Владимир Семанов - Из жизни императрицы Цыси. 1835–1908

Гуансюю, по-видимому, не хотелось больше сталкиваться с Цыси; кроме того, она основательно запугала его, о чем говорит, например, следующая история: «Однажды император отправился пожелать тетке доброго утра. Та как раз в это время завтракала и поинтересовалась, ел ли он. Гуансюй не решился сказать, что он позавтракал раньше Великой императрицы, встал на колени и ответил, что еще нет. Цыси пожаловала ему несколько блюд, а потом спросила, наелся ли он. Гуансюй опять не посмел сказать правду и получил еще несколько блюд. Есть он был уже не в силах, поэтому начал украдкой бросать и выливать пищу в широкий рукав халата. Когда государь вернулся к себе, халат был мокрым и грязным. Император хотел сменить его, но оказалось, что всю его одежду забрала Цыси». Последние слова наводят на мысль, что правительница нарочно издевалась над ним.

Внешне Цыси стала благосклоннее к Гуансюю, ему тоже приходилось скрывать свое реальное отношение к ней. И все-таки оно проявлялось достаточно ясно: и в страхе перед вдовствующей императрицей, и в том, что иногда он решался иронизировать над обожествлением ее персоны. Например, однажды Гуансюй сказал фрейлинам: «Ее величество идет!». «Мы опустились на колени,— пишет Юй Дэлин, — но император продолжал стоять во весь рост, хохоча над нами. Он просто разыграл нас, и я еще никогда не видела его таким счастливым, как во время этой шутки».

Тщательно отгороженный от мира, Гуансюй все же продолжал интересоваться делами, в том числе судьбой своих любимых реформаторов. Интересный факт сообщает в этой связи Юй Жунлин:

«У Гуансюя был евнух по фамилии Сунь, которого мы все ради смеха называли Мудрецом Сунем. [31] Мудрец Сунь (Сунь-цзы) — знаменитый древнекитайский стратег. Однажды, когда рядом никого не было, он пришел ко мне и вынул из кармана часы, на крышке которых был написан иероглиф „кан“. Показав на него, Сунь промолвил:

— Десятитысячелетний господин велел спросить, не знаешь ли ты, где сейчас находится человек с этой фамилией?..

Тут я сообразила, что речь идет о Кан Ювэе, главе разгромленных либералов, и чуть не подпрыгнула от страха:

— Я не знаю, где он находится, всамом деле не наю, но могу спросить у матери...

— Нет, Пятая барышня, — покачал головой Сунь,— не надо спрашивать! Десятитысячелетний господин скатал, что больше об этом никто не должен знать! С этими словами евнух удалился».

Вряд ли Гуансюй мог снова установить связь с оппозиционерами и попытаться убрать свою тетку, но для Цыси было достаточно даже подозрений. Кроме того, ассказывают, что он много раз пытался бежать из заточения, однако евнухи ловили его и водворяли обратно. Когда осенью 1908 года вдовствующая императрица заболела (она долгое время страдала поносом), кто-то донес ей, что Гуансюй радуется ее болезни. И тогда она твердо заявила: «Раньше его я не умру!» или, по другой версии, «Я не позволю императору умереть позже меня!». Второй вариант еще больше, чем первый, наводит на мысль, что Цыси вновь задумала убить Гуансюя.

В конце того же года, когда отмечался день рождения Цыси, Гуансюй слег (может быть нарочно, чтобы не участвовать в празднестве?) и, почувствовав ухудшение, якобы попросил тетку выбрать ему наследника. Такая просьба представляется маловероятной, если вспомнить весьма натянутые отношения между монархами. Цыси предложила двухлетнего Пу И — своего внучатого демянника и племянника Гуансюя. Впрочем, последнее наверняка интересовало ее только ради формальности: гораздо важнее то, что мальчик был внуком Жун Лу, фаворита правительницы. Гуансюй спросил: «Не лучше ли сделать императором взрослого человека?», потом будто бы согласился с мнением тетки, а на следующий день умер.

Чем так внезапно и серьезно заболел Гуансюй — непонятно. Многие считают, что он был убит, причем Коллис, опирающийся на записи придворного историка, даже рисует, как это произошло: Цыси якобы убедила Ли Ляньина отравить императора, сказав, что Гуансюй не пощадит его, если останется жив. По другой версии, в смерти Гуансюя был замешан Юань Шикай, мечтавший о троне. Холдейн оспаривает мысль о насильственном конце императора, но фактически не может ей ничего противопоставить. Еще дальше шел Я. Брандт, решительно утверждавший, будто Гуансюй умер сам, и даже считавший, что эта смерть потрясла Цыси. Думаю, что последний вариант — самый невероятный. Возможно, правительница повторила историю с Цыань, когда здоровый человек «почему-то» умер раньше больного.

И во время болезни императора Цыси спокойно продолжала отмечать свой юбилей, как обычно, каталась по озеру на лодке, переодетая богиней милосердия. После смерти Гуансюя она занялась его похоронами, объявила новым императором Пу И, на следующее утро созвала Государственный совет, говорила с царственным младенцем и его родителями, но во время обеда потеряла сознание. Затем очнулась, вновь созвала Государственный совет, чтобы дать ему свои последние наставления, и умерла.

Итак, Цыси пережила Гуансюя всего на один день — словно любящая мать, которая не смогла перенести смерти своего сына. Даже умирая, она умудрилась проявить лицемерие. То ли этим своим обычным качеством (расчетом на очередные похвалы), то ли внезапно пробудившейся совестью можно объяснить, что незадолго до кончины Цыси со слезами сказала своему зятю, князю Чуню: «Вот я и состарилась. Правила несколько десятков лет, а никакой пользы стране не принесла!». Самыми же ее последними словами якобы были такие: «Никогда не позволяйте женщине править страной!».

Накануне своей кончины вдовствующая императрица все же успела посадить на китайский трон двухлетнего ребенка, который горько плакал во время церемонии. Тут история вновь начала повторяться, но закончилась она уже намного позже смерти Цыси, совсем по-другому. Об этом можно прочесть в воспоминаниях Пу И.

Из всех известных нам качеств вдовствующей императрицы на первом месте, пожалуй, нужно поставить жестокость. Она проявлялась не только в убийствах, но и в многочисленных избиениях, для которых у Цыси, оказывается, существовал специальный мешок желтого (императорского) цвета. «Этот мешок путешествовал за государыней, куда бы она ни ездила, и содержал в себе бамбуковые палки всех размеров для битья евнухов и служанок, в том числе старых».

Даже фрейлины правительницы, иногда относившиеся к ней чересчур снисходительно, подчеркивали ее неуравновешенность, связанную с ее обожествлением и безнаказанностью:

«Государыня была очень своенравна. Иногда она разговаривает с нами, смеется, но стоит ей узреть коленопреклоненного евнуха, который просит ее на аудиенцию, как она принимает суровый вид. Во время аудиенции Цыси изо всех сил старалась изобразить из себя божество, которому все должны поклоняться. А когда она сердилась, ее лицо становилось просто страшным. Однажды, пообедав в Зале радости и долголетия, вдовствующая императрица приказала евнуху Сяо Чжоу отнести два блюда Ли Ляньину. В это время шел сильный дождь. Сяо Чжоу пожалел свой халат с драконами и спихнул поручение на другого евнуха, которому полагалось заниматься черной работой. Но Цыси заметила рее это в зеркале. Вскоре Сяо Чжоу вернулся к ней, Встал на колени и произнес: