Игорь Рассоха - Прародина Русов

А теперь сравним эти факты с этнографическими данными о нуристанцах [рис. 70], которые до конца XIX века оставались варварами-язычниками и сохранили исключительно древние культурные особенности: «Наряду с военной карьерой (прежде всего количеством убитых врагов) существовала и религиозная, которую также требовалось узаконить с помощью дорогостоящих праздников. Для достижения одного из таких рангов требовалось 400 коз и 60 коров. Конечно, для посторонних и даже для членов того же клана такое гостеприимство и завоеванный с его помощью престиж могли затмить религиозную мотивацию…Устраивать праздники с целью получения религиозного ранга могли и дети» [159, с. 40].

Детские погребения составляют лишь 19,7 % всех погребений ямной культуры на юго-западе Украины (при колоссальной детской смертности; т. е. лишь меньшинство умерших детей хоронили «по-взрослому»). При том примерно половину детских погребений составляют богатые погребения с ритуальным инвентарем и украшениями, антропоморфными стелами и т. д. [130, с. 128–130]. Поэтому вполне резонно предположить в данном случае аналогию с обычаями нуристанцев. Обратим внимание, что речь идет не о прямом наследовании жреческого ранга, а о добывании его с материальной помощью родителей.

В качестве этнографической параллели обществу древних индоевропейцев иногда полезно также привлекать материалы индейцев прерий , т. е. индейских кочевых обществ Северной Америки, сложившихся в XVIII–XIX вв. н. э. — именно классических апачей, команчей, дакотов, сиу и пр., известных из фильмов-вестернов о Диком Западе. Эти индейцы приручили мустангов и стали обществом коневодов , у которых лошади были основным богатством и, так сказать, главным «орудием производства». Притом эта новая относительно однотипная культура, во многом резко отличная от предшествующих , сложилась на огромной территории за исторически кратчайший период, буквально за полтора столетия. Вероятно, подобную же революционную смену всего образа жизни пережили при переходе к коневодству и создатели среднестоговской культуры.

Естественно, у этих индейцев масса отличий от древних индоевропейцев. Начнем с того, что коневодство под прямым влиянием европейцев освоили самые разные, неродственные между собой этнические группы. Далее, они остались во многом примитивнее индоевропейцев: не освоили колеса, вместо него использовали конную волокушу. Вместо скотоводства занимались конной охотой на бизонов. Но тем не менее некоторые параллели бросаются в глаза.

Так, у индейцев прерий также сложилась система рангов заслуг , подобная нуристанской. «У кайова …постоянная щедрость необходима для поддержания ранга энгоп, однако она достигала крайней расточительности в связи с продвижением любимого сына или дочери в ранг эдеи. Эдеи — «любимцы», класс праздных людей из детей «лучших людей» — энгоп: их с детства приучали к безделью, они должны были одеваться с наилучшим вкусом, есть самую изысканную пищу, жить в самых красивых палатках. Наличие в семье «любимцев»-эдеи возвышало ее престиж» [179, с. 56].

А вот этот материал позволяет разобраться с реальным статусом «военной аристократии»: «Все мужское население степных племен делилось на несколько мужских союзов, называемых в литературе мужскими «клубами», «обществами», «военными союзами»… В то же время авторы отмечают наличие социальной дифференциации внутри каждого общества, выделение в них слоя военной аристократии. Возглавлялось каждое общество военачальником, должность которого не была наследственной, поэтому между выдающимися воинами шла постоянная борьба за эту должность…В кочевых общинах команчей существовал постоянный военный контингент, своего рода военные «ордена». Высший из этих «орденов» состоял из высших военачальников, «носящих короны из перьев орла»; второй по значению объединял военных лидеров, знаком отличия которых была шапка из бизоньего скальпа; в третий входили воины, «носящие кисточки из вороньих перьев». Последние, прикрепив к плечу и волосам кисточки, тем самым посвящали себя войне как постоянной профессии. Они всегда были в походах. Об одном воине из этой группы говорится, что он ушел в поход молодым человеком и возвратился уже пожилым. В этот «орден» вступала не имевшая семью молодежь, стремившаяся прославить себя. И если воин оставался жив, он имел право в пожилом возрасте выйти из него, совершив обряд снятия кисточки, и заняться мирными делами, пользуясь достигнутой славой» [189, с. 114–115, 118].

Во многом подобной была и социальная структура индейцев-коневодов Южной Америки, в частности, уже упоминавшихся племен гуана. Наиболее изучено их подразделение — индейцы терена, земледельцы-коневоды, которые вернулись в Бразилию и довольно успешно приспособились к современным реалиям. Они в прошлом (т. е. когда были воинственными коневодами) делились на три эндогамные социальные группы: знать Наати, рядовых свободных Вахере-Тшане и зависимых из числа военнопленных — каути. Но при этом любой мужчина, включая каути, мог войти в военный союз Шуна-Шати — из воинов, убивших врага. Из числа членов этого союза избирались военные вожди. Став членом Шуна-Шати, воин-каути мог жениться на свободной женщине Вахере, а воин Вахере мог жениться на женщине Наати и таким образом войти в число знати [282, с. 123–125]. Т. е. военная слава меняла социальный статус человека.

Не случайно многие исследователи видели главный мотив войн индейцев именно в погоне за славой [189, с. 111]. При этом становится понятной модель социальных отношений, из которых у индоевропейцев вырос социальный институт поэтов : «Индеец из племени канза, попав в стойбище оседжей, увидел на привязи несколько прекрасных лошадей. Узнав имя их владельца, он начал громко по всему стойбищу прославлять его как величайшего из воинов оседжей и делал он это до тех пор, пока не получил в награду одну из тех лошадей» [189, с. 57].

Сравним: «Поэт — хранитель и профессионал устного слова. Он — тот, кто по своему предназначению компетентен во всех областях, где слово обладает или считается действенной силой. … Индоевропейский поэт был, несомненно, самым высокооплачиваемым профессионалом в своем обществе. Dānastuti, или восхваление дара покровителя, преподнесенного поэту, упоминается и в гимнах Ригведы; тот же традиционный жанр встречается в ирландской поэзии — в виде постоянной регистрации наград (или гонораров), например: 200 коров, 4 лошади и 2 повозки (RV 7.18). …Поэт посвящает стихи своему покровителю, который в свою очередь щедро одаривает его. Такие отношения были моральной и идеологической необходимостью: лишь поэт мог дать своему покровителю то, что в культурной среде ценилось выше, чем сама жизнь, а именно то, что выражается формулой «неувядаемая слава»» [190, с. 454, 453].