Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

- А теперь гляди, что тут у тебя с отпиской получилося. Выкладки твои верны, но годны они будут лишь на страшном суде, когда единственно должон ты будешь Господу Богу нашему по правде ответ держать. А дворянину Биркину, да дьяку Евсевьеву на их запросную грамотку надобно нам не правду писать, а лишь отписку учинить, тем более, что отписка им нужна более правды многократ.

Хрипунов плутовато Тимоше подмигнул и стал что-то на бумаге подсчитывать, затем пересчитал ещё раз, что-то подправил, что-то зачеркнул и сказал:,

- Бери, голубь, лист, и пиши далее, что тебе скажу.

Тимоша пододвинул чистый лист и, вздохнув, омакнул перо. Медленно, думая над каждым словом, а более того над каждой цифрой, Хрипунов диктовал: "И мы по той вашей грамоте доводим, что кремль вологодский зело велик и каменного строения в нем изрядно. А стен каменных 329 сажен, да камня известного 19860 пудов, да извести 453 пуда, да бревен и тёса, и железа и всего протчего - сколь потребно, а всего на 389 рублей 16 копеек. А за перевоз камня и извести, и брёвен, и тёса, и железа, и всего протчего мужикам-перевозчикам плачено 73 рубля 94 копейки. А за рытье рвов глубиною в три сажени, шириною в пять саженей с половиною и длиною в сто двадцать саженей мужикам же землекопам плачено 103 рубля 3 копейки. А 43 рубля 30 копеек в нашей воеводской избе хранятся в целости".

Хрипунов хмыкнул, перечитал написанное, и сказал лукаво:

- Не тот писарь, что хорошо пишет, а тот, что хорошо подчищает.

* * *

И покатились один за другим дни Тимофея Анкудинова, стрелецкого сына, пищика воеводской избы. Остались позади босоногие сверстники, ясные зори и тихие ночи, рыбацкие костерки на берегах, неторные тропы темных лесов, ласковые тубы жеребят в ночном, терпкие запали трав, блеклая краса северных цветов. На смену этому пришло другое - хитрые, жадные государевы служилые люди - воевода, подьячие, писцы, старосты и сотские - начальные власти, началие. Все они вопреки поговорке "началие принять Богу и людям ответ давать" - никому и ни в чем ответа не давали, кроме ещё более высоких начальников, да и тех обманывали без зазрения совести, на что, впрочем, вышние власти смотрели сквозь пальцы: лишь бы подношения шли исправно.

И видел Тимоша, что всякий начальничешка более слабого человека завсегда норовил обидеть, однако же смягчался, ежели получал мзду.

А плавным занятием всего вологодского началия, кроме отписок в Москву, были судебные тяжбы да разные многие поборы. Брали все: уток и гусей, масло и говядину, чаши и кувшины, осетров и сигов, сёдла и сбрую, сукна и холсты; брали сани и телеги, жеребят и поросят, но охотнее всего деньги. И вопреки ещё одной поговорке: "Начальник - за всех печальник", печалились только о себе самих и о собственных своих чадах и домочадцах.

А что касается воеводского суда, то Тимоша. каждый день убеждался, что нет человека, который не боялся бы суда. "В суд ногой - в карман рукой", "Где суд - там и неправда", "В земле черви, в воде черти, в лесу сучки, в суде крючки - куда уйти?" - говаривали самые бесстрашные из приходящих и приводимых в воеводскую избу, и Тимоша знал - истинную правду говорили они.

С приказными он не сошелся. От сверстников, что один за другим шли по стезе отцов, становясь плотниками, гончарами, конюхами, кузнецами, приказчиками - отстал. И остались у него - мать да книги.

Как пришел он впервой из воеводской избы да рассказал Соломониде и поселившемуся у них Косте о том, что видел, так с тех пор и пошло - придет Тимоша домой и всё, как попу на исповеди, выкладывает матери. А мать, хотя писать совсем не умела, многое - в чем Тимоша. разобраться не мог понимала сразу. И вышло так, что через некоторое время Соломонида начала давать ему советы, и главное в них было: как бедным людям помочь ив то же время в немилость к началию не впасть. И оказалось, что житейский разум, нелегкая судьба и доброе сердце могли найти выход там, где Тимоше казалось все безнадежно загубленным.

...Вечером, когда в поставце угасала лучина, Тимоша, лёжа на лавке, тихо рассказывал матери о прожитом дне, а мать слушала молча и только в самых трудных местах шептала; "Спаси господи и помилуй". Тимоша жалел мать и не все ей рассказывал. Если приходилось писать ему расспросные речи ни правеже или же на пытке, то он никогда не рассказывал, как человека пытали. Говорил только: "вот он и повинился и сказал вот так-то". Или же подробно пересказывал матери все вопросы судей и ответы пытаемых, а Соломонида, выслушав, говорила Тимоше:

- Ты сам, сынок, посуди - могло ли такое статься, ежели вперед того дело было совсем инаким? - И Тимоша находил в подмеченном матерью несоответствии то, что не углядели, либо не захотели углядеть воевода и судьи.

Свободное же время он чаще всего проводил за книгами.

Так шли недели и месяцы. Отшелестела палым листом и крыльями улетавших птиц осень. Пришла зима - белая, студеная, долгая. В феврале начались метели. Ночи были беззвездными. На Великий пост закрыли и государев кабак - царево кружало. Питухи бездельно засели по избам. Тишина, лень и скука толще снега укутали Вологду.

В воеводской избе одни только тараканы бегали живо, как ни в чем не бывало. Подьячий же и письменные люди и жалобщики от долгого поста двигались медленно, говорили тихо, дела не делали вовсе.

В первую неделю поста вернулись из Москвы прикащики, что водили летом обоз купца Кондрата Акишева. Один из них привез Тимоше письмо от Кости. Костя писал, что устроился в государев Конюшенный приказ, хвалился развеселым и безбедным житьем в шумном, пьяном и тароватом граде Москве, и в конце звал Тимошу ехать к себе, уверяя, что не будут они вдвоем знать в Москве никакого лиха.

Прочитал Тимоша письмо, и показалась ему Вологда скучнее прежнего.

И день ото дня стали приходить Тимоше на ум всякие невеселые мечтания: "Пошто я не боярский сын, - думал Тимоша. - Пошто ежедень сижу с рассвета до темна в приказной избе, как тюремный сиделец, а другие люди гуляют денно и нощно, и спят на пуху, и едят сладко?" И от всего этого ещё сильнее потянуло Тимошу к единственной отряде - книгам. Долгими вечерами, засветив лучину, читал он Ветхий завет и Новый завет, жития многих святых отцов, пророков, апостолов и мучеников. Разные это были люди: иные рабского и холопского звания, иные царского рода. Жили они в разных странах: в Византии, в Еллинской земле, и в Святой земле, и в Антиохии, и в Риме, а иные и совсем рядом - в Прилуках, в Белозерье, в Ферапонтовом монастыре. Овые вместе с Христом начинали свой путь, овые свершали деяния столь недавно, что их и старики вологодские помнили и знали. Однако было у них у всех нечто общее, сплотившее их всех воедино, в священную дружину, в легион праведных. Была у них вера и за эту веру шли они на кресты, на растерзание к диким зверям, на костры, на пытки. И от этой веры самое страшное мучение было им наградой, ибо верили они, что муками своими спасают не только себя, но и всех человеков, погрязших в грехах и пороках. А муки их, думали они, как свечи, горящие во тьме, освещают путь к вечному спасению.