Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

Новый султан велел выпустить на волю всех заживо погребенных в ямах, подвалах, застенках и коморах Семибашенного замка.

Среди толпы призраков за ворота крепости вышел и невысокий, жилистый мужчина, темно-русый, желтолицый. Отойдя от ворот замка, он постоял немного, запрокинув голову и подставив лицо солнцу, а затем медленно повернулся и осторожно, будто шагал босыми ногами по битому стеклу, чуть пошатываясь, пошел к Босфору.

Глава шестнадцатая. Феодосий

Христо подобрал Тимошу в гавани еле живого. Всю дорогу до мыса Агион-Орос Тимоша почти недвижно лежал в тесной каюте капитана и тяжкие думы беспрерывною чредою накатывались одна на другую. Он вспомнил, как сожгли юроды их избушку, как мытарились они с матерью на Лешачем болоте, как бежал он из Москвы, преследуемый смертным страхом погони и казни, как измывались над ним в Буджакской степи пьяные до беспамятства волохи. Он вспомнил Семибашенный замок, истерзанных палачами узников, гибель друга своего Ивана, собственные свои муки на базарном помосте Истамбула и, вспомнив все, - задумался. "Почему, - думал Тимоша, - не помогают мне ни ум, ни сноровка? Почему, напугавшись невесть чего, выгнал нас из Варшавы пан Кисель? Почему не захотел держать на своем дворе Азем-Салих паша? Почему казнили Ивана Вергунёнка, хотя Иван мог принести туркам немалую пользу, если б не пытались басурмане столь скоро подмять его под себя?" Думал и не находил ответа.

- Собирайся, брат, - прервал невеселые его думы Христо. Афон - вот он, рукой подать. Тимоша слабо улыбнулся:

- Мои сборы - онучи да оборы. Немного ныне у меня добра, Христо.

- Ничего, брат. У нас говорят: "Кого бог полюбит - нищетою взыщет". Так-то и к разбойникам попасть не страшно: что с голого возьмешь?

- На Афоне - Святой горе, какие ж разбойники?

- Э, брат, этого я тебе не скажу, сам скоро узнаешь, - засмеялся Христе.

Тимоша задумался.

- А знаешь, брат, мне ведь ни в один из монастырей и показываться нельзя. Словят меня. недоброжелатели мои и прощай воля! Нет, не воля жизнь прощай.

- А куда же тебе деваться, бедовая твоя голова?

- Возьми меня к себе на корабль, Христе. Я тебе всякую работу стану делать.

Христе задумался. Поглядел на Тимощу - худого, серолицего. Сказал ласково:

- Ты, брат, ныне ни к какой работе непригоден. Поживи месяц-другой на берегу, на вольном воздухе, под солнышком, у моря, а там почему бы и не взять тебя в работу?

- Будь по твоему, - сказал Тимоша.

А что ему ещё оставалось?

* * *

Христе повел Тимошу по узенькой каменистой тропочке в горы. Они долго шли молча. От ароматов теплой земли, высоких нетронутых трав, деревьев и кустов, покрытых диковинными душистыми плодами, у Тимоши кружилась голова и останавливалось дыхание.

Далеко внизу осталась фелюга Христе с косым крылом паруса, совсем маленькие лодки рыбаков и белая россыпь чаек - таких маленьких, будто кто-то сыпанул щедрой ладонью серебряную рыбью чешую и она поплыла, посверкивая на солнце.

Христе присел на ствол большого старого дерева, лежавшего поперек тропинки.

- Старец, к которому тебя сведу, - сказал Христо, - живет один, в пещере. Пришел он на Афон из Литвы, попросился жить в ваш, русский, Пантелеймонов монастырь, но не прожил и полугода: изгнала его братия за гордость и мудрствования.

- И что же стало со старцем потом? - спросил Тимоша.

- Сначала стал он жить у рыбаков, а потом ушел в горы, занял пещеру, в какой жил до него схимник-болгарин, да незадолго до нынешнего лета помер.

- А как ты познакомился со старцем? - снова спросил Тимоша.

- А я к болгарину-схимнику часто хаживал. То рыбы ему приносил, то овечьего молока, то брынзы. Когда узнал, что схимник помер - пошел вместе с другими многими хоронить его. А ещё через сорок дней помянуть решил и отправился к пещере. А в пещере его, гляжу - новый схимник живет. Покойный отшельник - отец Георгий - белый был, а перед смертью волосы его даже желтеть от старости начали. Тих был, голубоглаз, нетороплив и ко всем на свете добр. А как на нового старца поглядел - страшно стало. "Никак, думаю, - гайдук, или атаман какой пришел на Афон грехи замаливать". Ростом высок, волосом чёрен, глазами - страшен. И хоть испускает очи долу, а как взглянет - холодно становится.

- А звать его как? - спросил Тимоша.

- Отец Феодосий.

* * *

Когда Тимоша и Христе пришли к пещере, они увидели распахнутую дощатую дверь, в прорубленном окне не было ни пузыря, ни слюды.

В пещере не оказалось ни икон, ни распятия. Стояли стол да скамья, у стены - горшки да вёдра. На столе глиняный шандал, в нем оплывшая восковая свеча. Рядом - медная чернильница и кучка гусиных перьев.

У входа в пещеру лежало бревно. Тимоша и Христе уселись покойно, сняли онучи, вытянули уставшие ноги.

Вскоре из леса вышел некто - худой, прямой, в старой черной рясе до пят.

- Он, - сказал Христе.

Тимоша, не сводя глаз, следил, как быстро и молодо шал к ним черноризец. В одной руке он нес корзину, в другой - березовый туес. Подойдя близко, поставил корзину и туес наземь, сложив руки на груди крестам, низко поклонился.

Тимоша и Христе поднялись с бревна, в ответ поклонились ещё ниже.

- Благослови, отче, - пробормотал Христе и, склонив голову, шагнул вперед.

Старец сказал резко:

- Недостоин аз благословлять. - И взглянул на Тимощу, будто к стене пещеры гвоздями прибил.

"Не может того быть!" - подумал Тимоша, и как во сне или в каком наваждении поглядел в глаза схимнику. "Он - черноризец, вологодского воеводы собинный друг!" Старец глаз не отвел и в лице ничуть не переменился. "Не узнал! - почему-то обрадовавшись, подумал Тимоша. - Слава богу, не узнал".

* * *

Феодосий согласился оставить Тимошу у себя. Так и зажили они вдвоем, в пещере, над синим Эгейским морем, в которое ещё до рождества Христова бросился несчастный греческий царь Эгей, узнав о смерти любезного своего сына Тесея.

Феодосии был молчалив, и больше спрашивал, чем говорил о чем-либо. Тимоша, не сознавшись сразу, что угадал с первого взгляда, кто перед ним, чем дальше, тем больше пугался признаться в этом, и потому, чтобы не запутаться, отвечал коротко и односложно. Он сказал, что попал к туркам в плен и сумел бежать, а родом сам из Москвы, однако родителей своих не знает. Сказал, что проживет он здесь месяц-другой и пойдет в Болгарскую землю, где в Рильской обители ждет его верный друг по имени Константин. Феодосии рассказом удовлетворился и ни о чем более Тимошу не расспрашивал. Однако через несколько дней Феодосии понял, что в пещере его свила себе гнездо птица не простого полета. И впервые мысль об этом мелькнула у старца, когда сидели они вдвоем на бревне, глядели на большие яркие звезды и Тимоша, водя перстом над головою, раскрывал Феодосию тайны великой науки звездочтения,