Всеволод Волин - Неизвестная революция 1917-1921

И в заключение агрессивным тоном, исполненным угрозы, он заявил:

— Во всяком случае, я должен предупредить рабочих этого завода, а также господ анархистов, этих профессиональных неудачников и дезорганизаторов, что правительство ничего не может изменить в принятых с полным на то основанием решениях и что оно заставит так или иначе их уважать. Если рабочие сопротивляются, тем хуже для них! Они просто будут уволены без выходного пособия. Самых упрямых, застрельщиков, врагов дела всего пролетариата будут ждать гораздо более серьезные последствия. А что касается господ анархистов, пусть они поостерегутся! Правительство не потерпит, чтобы они вмешивались в дела, которые их не касаются, и подстрекали честных рабочих к неповиновению… Правительство сумеет покарать их, и без колебаний. Пусть имеют это в виду!

Эти последние слова были встречены крайне сдержанно.

После собрания меня окружили раздосадованные, возмущенные рабочие. Они прекрасно уловили фальшь в речи Шляпникова.

— Его речь была ловкой, но фальшивой, — говорили они. — Для нас не идет никакой речи о привилегиях. Такое толкование совершенно извращает нашу мысль. Правительство должно лишь позволить рабочим и крестьянам всей страны действовать свободно. Тогда оно увидит: все само собой наладится ко всеобщему удовлетворению. И ему будет меньше забот, трудов, да и разъяснений.

По сути, в этом типичном случае проявились и столкнулись все те же две концепции: правительственно-государственническая и общественно-либертарная. Каждая имела свои доводы и причины.

Еще рабочих возмутили угрозы, адресованные им и нам.

— Социалистическое правительство должно использовать другие методы, чтобы правда стала понятна, — говорили они.

Впрочем, у них было никаких иллюзий относительно исхода конфликта.

И действительно, несколько недель спустя завод был закрыт и рабочие уволены, сопротивление мерам, принятым «рабочим» правительством против рабочих, было невозможным.

Другой случай.

Летом 1918 года, после поездки на фронт Революции против немецкого нашествия (на Украину) я приехал в городок Бобров (Воронежской губернии), где жила моя семья.

Я был лично знаком с членами местного большевистского комитета, людьми молодыми. Им был известен мой опыт в сфере образования и просвещения взрослых, и они предложили мне организовать просветительскую и культурную работу в районе. (Тогда это называлось «Пролеткультом».)

Я согласился на двух условиях: 1) никакого вознаграждения (чтобы сохранить независимость методов и действий); 2) собственно полная независимость моей просветительской деятельности.

Комитет дал свое согласие. Местный совет, естественно, тоже.

Помню первое собрание созданной таким образом новой организации.

Я послал множество приглашений в рабочие организации города, в окрестные деревни, интеллигенции и пр. Вечером передо мной сидело десятка три сдержанных, недоверчивых, почти враждебных людей. Я сразу понял: они ожидали увидеть типичное собрание, большевистского «комиссара» с повадками диктатора, с револьвером на поясе, отдающего приказы и команды, которые следовало в точности исполнять.

На этот раз присутствующие увидели нечто совершенно иное.

Говоря с ними как друг, я сразу же объяснил, что в нашем деле необходима их собственная инициатива, подъем, воля и энергия. Я дал понять им, что у меня нет никакого намерения командовать, диктовать и навязывать им что бы то ни было. И пригласил их вести самим, по мере сил и ответственности, просветительскую и культурную деятельность в районе.

Воззвав таким образом к их доброй воле и способностям, я обрисовал одновременно свою роль: дружеская и эффективная помощь в разработке планов и программ; создание преподавательского корпуса; предложения и советы, основанные на личном опыте и знаниях, и т. д.

Я набросал приблизительную картину того, что мы могли бы сделать в районе, если будем сотрудничать и работать от души.

Затем последовал совершенно свободный обмен мнениями. И я констатировал, что пробудил у присутствующих некоторый интерес.

На следующее собрание пришло человек сто. Атмосфера была гораздо более доверительная и дружеская.

Понадобилось, однако, четыре или пять собраний, чтобы лед окончательно растаял и установилось полное взаимное доверие. Как только перестали возникать сомнения в моей искренности и задача показалась всем интересной и осуществимой, между нами возникла настоящая симпатия, а некоторые преисполнились подлинным энтузиазмом.

И тогда началась лихорадочная деятельность, масштабы и результаты которой вскоре превзошли все мои ожидания. Десятки людей, вышедших из народа, зачастую малообразованных, воодушевились и принялись за дело с таким пылом и умением, показали такое богатство идей и свершений, что мне оставалось только сопоставлять и координировать их усилия или принимать участие в подготовке наиболее важных дел.

Наши собрания, всегда публичные, где каждый мог вносить свои идеи, начали привлекать крестьян и даже крестьянок из отдаленных деревень. Во всем районе заговорили о наших делах. В базарные дни на собрания являлась целая толпа, весьма любопытная.

Вскоре возникла превосходная труппа передвижного народного театра, которая начала репетировать пьесы, отобранные тщательно и со вкусом.

Мы быстро нашли и оборудовали необходимые помещения.

Ремонт мебели; замена разбитых оконных стекол; изыскание за короткий срок школьных принадлежностей (тетрадей, карандашей, перьев, чернил и пр.), отсутствие которых ранее являлось серьезным препятствием в работе: таковы были наши первые шаги в сфере просвещения.

Была создана библиотека, куда люди охотно отдавали книги.

Начали функционировать вечерние курсы для взрослых.

Но местные власти послали отчет в Центр, в Москву. Там сразу поняли, что я действую по своему усмотрению, без «инструкций» и «предписаний» сверху; что все мы работаем свободно, не подчиняясь декретам и приказам из Москвы, которые в большинстве своем были в нашем районе неосуществимы или показывали свою полную нелепость.

Через местный Совет мне начали посылать «оттуда» большие пакеты декретов, предписаний, правил, формальных указаний, а также программ, проектов, планов, один фантастичнее и абсурднее другого. От меня требовалось строго следовать всем этим глупым бумажкам, неосуществимым распоряжениям.

Я пролистывал эту «литературу» и продолжал делать свое дело, не задумываясь о ней.

Это закончилось ультиматумом: подчиниться или уйти. Естественно, я выбрал второе, понимая, что исполнение инструкций из Москвы неизбежно погубит все дело. (Пусть читатель поверит мне, что дело это было мне интересно само по себе, я вполне лояльно выполнял свой профессиональный долг, никогда не высказывая свои анархические идеи. Речь никоим образом не шла о «разрушительной» пропаганде, в обращенных ко мне распоряжениях вопрос этот даже не ставился. Просто «Центр» не мог допустить, чтобы кто-то не следовал слепо его приказаниям.)