Лев Колодный - Переулки Арбата

"Возвратились мы в Москву уже на новую квартиру, - пишет дочь артиста Ирина Шаляпина, - в дом Варгина (позднее в этом доме помещалась Первая студия Московского художественного театра)".

Но и это был не собственный дом, о котором в молодости мечтал Шаляпин. Свои требования он как-то сформулировал в газетном объявлении:

"Нужна квартира-особняк, комнат 10-12. Отопление голландское. Местность по возможности центральная. Желательно бы сад..."

Всем этим требованиям с лихвой соответствовала усадьба на Новинском бульваре, состоявшая из главного дома с двумя флигелями. Со стороны Москвы-реки примыкал сад. Отопление в доме - голландское, Шаляпин считал, что это важно для голоса.

Усадьба стала московским домом певца, когда он приезжал в город, где, согласно контрактам, обязан был петь на сцене Большого театра. По справке реставраторов, построен дом в конце ХVIII века из дерева, с рублеными стенами, оштукатуренными, как принято было, "под каменные". Из двух флигелей сохранился один. Некогда главный фасад украшали колонны и балкон. Но теперь, восстанавливая усадьбу, реставраторы придали ей вид, какой она имела при жизни здесь певца в 1910-1922 гг. Со стороны Садового кольца смотришь - палевый маленький дом выглядит одноэтажным. Со двора предстают два этажа, еще выше антресоли окна. Внизу - подвал, как говорится, дом, полная чаша.

На антресолях таилась комната, куда знали дорогу самые близкие друзья. На втором этаже - комнаты детей.

На первом этаже главенствует Белый зал, где артист разучивал роли, готовился к концертам, тут проводились домашние концерты, шли репетиции с партнерами. Это самая большая и красивая комната. Отсюда дверь ведет в бильярдную. Гримерная комната служила и гардеробной, в ней хранились уникальные театральные костюмы. Столовая с большим столом, где всем гостям хватало места. Ее украшают картины Константина Коровина, одного из ближайших друзей. В комнате Иолы Шаляпиной - ее портрет кисти Валентина Серова, также друга. Кабинет хозяина завершает анфиладу комнат, где находится Зеленая гостиная, принимавшая многих писателей, художников, музыкантов... Ее стены украшают картины Левитана, Поленова... Все эти живописцы, повлиявшие на формирование таланта артиста, придававшего особое внимание творческим контактам с художниками.

Вернуть дому прежний блеск оказалось сложно, потому что пережил он тяжелые времена, превращенный в строение с коммунальными квартирами еще при жизни Шаляпина в Москве. С тех пор не ремонтировался..

Но как ни трудна была задача, с ней, кажется, справились...

* * *

За всю историю театра в Москве не было артиста более популярного, чем Федор Шаляпин. Слава его никем в XX веке не превзойдена. Голос действовал на слушателей магически, певец словно искусный гипнотизер завораживал весь зал, равнодушных не оставалось. О нем при жизни сочиняли легенды.

Когда дом на Новинском бульваре подвергся реквизиции, из него унесли сундук с серебряными кубками и другими "подношениями" публики, сыпавшимися на сцену.

Трудно объяснить сегодня, как это произошло, но факт, всемирно-известный певец, первый народный артист республики, каковым Федор Шаляпин стал после Октябрьской революции, не получил в 1918 году подобно другим выдающимся деятелям отечественной культуры "охранной грамоты" на собственный дом в Москве, коллекцию картин, библиотеку. Сам он, очевидно, из гордости, с такими просьбами не обращался. Районные власти, не делая исключения из правил, отнеслись к шаляпинской усадьбе, как ко всем прочим владениям буржуазии, не только национализировали дом, но и неоднократно подвергали его обыскам, реквизициям "по мандатам и без мандатов", заселили жильцами.

"Как-то ранней весной во время его гастролей зашел к нему в Москве в его прежний особняк. Был дождливый день. Национализированный дом был полон "жильцами", занявшими все комнаты по ордеру. Самого его я нашел наверху, на площадке лестницы мезонина. Площадка старого московского дома была застеклена и представляла что-то вроде сеней или антресолей. Вместо потолка - чердак. Топилась "буржуйка", а на кровати лежал Шаляпин в ночной рубашке.

По железной крыше стучал дождь.

Завидя меня, взбиравшегося к нему по крутой и узкой лестнице черного хода, он весело засмеялся и, протягивая мне руку, великолепно продекламировал стихи Беранже:

"Его не огорчит, что дождь сквозь крышу льется!

Да как еще смеется!

Да ну их! - говорит."

Но то был смех сквозь слезы. Певец глубоко страдал не столько от выпавших на его долю лишений, сколько от нелепых распоряжений большевиков, посягавших на творческую и личную свободу, пытавшихся его "социализировать", поставить в приниженное положение. Прикрываясь ультра-революционными лозунгами, они наносили вред театру и искусству.

Шаляпин, как мог, боролся с ними. Однажды эта борьба привела его в кабинет Ленина в Кремле. Федор Иванович просил не за себя, говорил не об "охранной грамоте".

- Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Я все отлично понимаю, - сказал Ленин, как только Шаляпин взволнованно начал подробно объяснять суть дела, заключавшегося в том, что некие администраторы решили перераспределить имущество Мариинского театра, его богатейшую коллекцию костюмов, декорации, реквизит, поступив с этим достоянием, как с мебелью национализированных особняков.

- Тут я понял, - пишет Шаляпин, - что имею дело с человеком, который привык понимать с двух слов и что разжевывать дел ему не надо. Он меня сразу покорил и стал мне симпатичен. "Это, пожалуй, вождь", - подумал я.

В годы гражданской войны Шаляпин не раз выступал на сцене Большого театра. И вновь исполняет "Дубинушку", подхваченную, как некогда в 1905 году, всем театром, вслед за тем, после грома оваций, запевшим "Интернационал"...

Из дома на Новинском бульваре певец часто ходил в Кремль, подружившись с поэтом Демьяном Бедным, чья квартира служила своеобразным клубом, куда на огонек, на чай, запросто приходил Ленин и другие руководители.

Нельзя не поразиться наблюдательности и глубине характеристик, которые в мемуарах дает им всем певец, особенно когда пишет о Сталине:

"Когда я впервые увидел Сталина, я не подозревал, конечно, что это будущий правитель России, "обожаемый" своим окружением. Но и тогда я почувствовал, что этот человек в некотором смысле особенный. Он говорил мало, с довольно сильным кавказским акцентом. Но все, что он говорил, звучало веско - может быть, потому, что это было коротко."

- Нужно, чтобы они бросили ломать дурака, здэлали то, о чем было уже говорэно много раз.

Из его неясных для меня по смыслу, но энергичных фраз я выносил впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же мягко, как мягка его беззвучная поступь лезгина в мягких сапогах, и станцует, и взорвет храм Христа Спасителя, почту или телеграф - что угодно. В жесте, в движениях, языке, глазах - это в нем было. Не то, что злодей - таким он родился".