Лев Колодный - Переулки Арбата

Я обрадовался, все думали, что Георгий погиб. С тех пор уже никогда не теряли друг друга. Приезжая в Москву, он, когда не имел в Москве квартиру, жил у нас в Брюсовском. Первая его московская квартира была в Сокольниках, у Матросской Тишины. Потом поселился в "доме правительства" на улице Серафимовича, во дворе, другой его дом, тоже известный - на улице Грановского, а последний - на набережной Шевченко.

Снова мы оказались с ним, когда началась Отечественная война. Я к тому времени окончил автотехникум, но работал шофером на легковой машине, поскольку заработок шофера был больше, чем у техника.

В Москву из отпуска приехал через неделю после 22 июня. Поехал в военкомат на служебной машине, там меня тут же и мобилизовали. Неожиданно появился адъютант Георгия Константиновича. И меня направили в его распоряжение. В тот же день выехали с ним на фронт, я как шофер. Сначала в Гжатск, оттуда в штаб Западного фронта, нашли его за Юхновом, в лесу. Добирался Георгий Константинович и на передний край, в штаб батальона. Не раз попадали под обстрел. В любой обстановке, под бомбежкой, артиллерийским огнем, оставался невозмутимым и, к счастью, неуязвимым. Возил я его в легковой машине "бьюик". Кроме того, следовали за нами две машины охраны. Однажды пронесся слух, что мы попали в окружение. Нужно наступать, а люди бегут. Кто куда. Жуков наперерез. Остановил всех.

- Михаил Михайлович, вот всякие легенды сочиняют про Жукова, что, мол, в сорок первом знаки различия срывал и расстреливал...

- Ничего такого я не видел. Из полковника делал солдата, под суд отдавал, это было.

3 сентября 1941 года попали под сильный артобстрел. Штаб находился в сарае, в мелколесье; едва Жуков и другие командиры успели из него выйти и перейти в укрытие, снаряд попал в угол сарая. Над головой висел, как на веревочке, самолет и корректировал сильный огонь. Жуков верил в судьбу, говорил, что, если суждено быть убитым, так убьет. При том артобстреле под Ельней меня и ранило в руку осколком снаряда. Узнав об этом, он сразу отправил в Москву, в госпиталь на Арбате. После выздоровления я возил его семью.

Последние девять лет жизни Георгия Константиновича я жил с ним на даче в Сосновке, у Рублевского шоссе. Теперь это Москва. В те годы он писал воспоминания.

Спрашиваю, как маршал это делал: диктовал ли, печатал на машинке или писал?

- Писал от руки.

Помню, к нему приезжали на дачу писатели Константин Симонов, Сергей Смирнов, бывал маршал Цеденбал, с ним он вместе воевал на Халхин-Голе...

В квартире Михаила Михайловича Пилихина многое напоминает о его двоюродном брате-маршале. Под стеклом - фотографии с дарственными надписями. На одной такие слова: "Моему брату Мише на память о былом и незабываемом". И еще запомнился брату тост, который однажды произнес Г. К. Жуков за эту семью:

- За Пилихиных, которые никогда меня не бросали и ничего не просили.

Вот что удалось узнать в дополнение к тому, что уже было рассказано в очерке "По следам Егора Жукова".

"ТЫ, ЛУЖКОВ, ДОПРЫГАЕШЬСЯ!"

Земля в излучине Москвы-реки, стянутая тетивой Павелецкой железной дороги, не успела получить исторического имени, как примыкающие к ней соседние урочища Дербеневка и Кожевники. Потому что до начала XX века ничем путным, кроме огородов, захудалых домов и нескольких мануфактур, обзавестись не успела. На Павелецкой набережной в справочнике "Вся Москва" за 1917 год указаны всего четыре владения Герасима Мякошина и его наследников. Не значится ни других строений, ни одного из нынешних трех Павелецких проездов, протянувшихся от пучка рельс до набережной: их тогда не существовало. И ни одной церкви не поставили, какая же это Москва?

Попадая сюда, оказываешься в живописной местности, где над противоположным высоким берегом Москвы-реки, ближе к центру, видишь башни знаменитых монастырей, зажатых корпусами "ЗИЛа" и "Динамо". На другом берегу тянутся цеха не столь известных производств вперемешку со втиснувшимися между ними домами, огороженными пучком крупнокалиберных труб тепломагистрали, почему-то не закопанной. По всем признакам вся эта земля подпадает под определение заводской окраины, хотя отсюда до современных границ Москвы километров десять.

На этой-то некогда пролетарской окраине у плотника Михаила 21 сентября 1936 года родился сын Юрий. По советским анкетам на вопрос о социальном происхождении он с полным основанием мог ответить "из рабочих". Не только отец, но и мать тянула лямку гегемона, и пока муж воевал на фронте, как любили выражаться публицисты, несла трудовую вахту у огнедыщащего котла. Когда же после войны из горячих цехов слабый пол удалили, дежурила у холодильной установки, где разило аммиаком, отпугнувшим любознательного сына от рабочего места "матушки", чьи сентенции сегодня порой цитируются публично на Тверской, 13.

Из книги Юрия Лужкова, вышедшей минувшей весной, я узнал много подробностей о "дворе моего детства", описанном с ностальгией по прошлому и с мечтой "город вернуть москвичам", избравших его первым лицом Москвы. Тогда мне захотелось найти описанные его строения двора, оставшиеся в памяти под презрительно-уменьшительными названиями "родилка", "картонажка", "мыловарка", "пожарка". Мое желание совпало с мыслью главного редактора, в результате чего я отправился на поиски указанных объектов, не получивших в книге точных адресов. Тем интереснее их найти.

Как раз когда родился сын плотника, в СССР началась тотальная борьба со шпионами, в связи с чем перестали издаваться информативные ежегодники фолианты справочника "Вся Москва". Вышла вместо него хилая "краткая адресно-справочная книга" без сведений о заводах и фабриках, без адресов пожарных частей, признанных военными объектами. Родильные дома не засекретили, поэтому я узнал, что упомянутая "родилка", то есть родильный дом Кировского района, находилась на Павелецкой набережной, 6. Этот адрес стал путеводной нитью моей экскурсии, начатой у Павелецкого вокзала, где находился, по выражению автора книги, "наш "центр". Сюда два раза в год по праздникам 1 Мая и 7 Ноября отправлялись семьями на гулянье к стоявшим после военного парада танкам, ожидавшим погрузки на платформы. Как пишет Юрий Лужков, в этом центре "были бани, рынок, милиция".

Зацепский рынок на площади против вокзала отшумел навсегда. Отделение милиции номер один на прежнем месте в конце Кожевнической улицы. Сюда однажды под хохот прохожих подъехал с открытыми бортами грузовик, в кузове которого сгрудилась стайка голых юнцов, прикрывших руками мужское начало. Только у дверей милиции, совершив круг позора по околотку, машина остановилась, и милиционер вернул нарушителям решения исполкома Моссовета о запрете купаний в грязной Москве-реке - трусы. Среди наказанных стоял в чем мать родила будущий мэр, тогда уже познавший силу правоохранительных органов, в прошлом обладавших временем для борьбы с проказами мальчишек.