Павел Милюков - Три попытки (К истории русского лже-конституционализма)

Характерно это коварство, с которым использованы здесь верноподданнические заявления Шипова, известного противника конституционализма, «конституционалиста по приказу Его Величества». Один этот маленький штрих приподнимает завесу над той тонкой игрой, которой свои вовлекали чужих в невыгодную сделку, пытаясь связать их и скомпрометировать соучастием — и ничего не уступая взамен. Тут только и гр. Гейден пришел к приведенному выше меткому сравнению этой игры с приглашением общественных деятелей на роль мнимых детей при дамах демимонда.

Не дождавшись ответа до позднего вечера 17 июля, Шипов уехал в Москву: его обычный жест в таких случаях. Однако же, Столыпин знал приличия, и письмо было написано и даже послано в гостиницу «Франция». Как и следовало ожидать, Столыпин и не думал продолжать разговора о вступлении в министерство. Он просто принимал письмо за отказ и выражал «душевное сожаление», что не мог получить «ценного и столь желательного сотрудничества». Это было искренне, даже если понять «ценность» и «желательность» в смысле аналогии графа Гейдена. Менее искренна была дальнейшая аргументация, изложенная в небрежно спешной и отрывочной форме. «Я не признаю никаких уступок, ни больших, ни маленьких».

Смертная казнь, амнистия зависят от «свободной воли монарха»; портфель внутренних дел — от него же: «пока, видимо, Государь еще не освободил меня от этой ноши». А приблизить созыв Думы? «Конституционалист» Столыпин читает тут урок неконституционалисту Шипову: это «противоречило бы основным законам», столь же дорогим Столыпину, как и «свободная воля монарха». Не удерживается Столыпин и от ядовитого и насмешливого напоминания: ведь был момент, когда он «говорил о сформировании вами (Шиповым) министерства». Нужно подразумевать: тот случай вы прозевали. А теперь, когда «я предлагал вам и кн. Львову войти в мой кабинет», вы тоже «рассудили иначе». Надо читать: на себя и пеняйте. «Я вам, во всяком случае, благодарен за откровенную беседу». Читайте: на которую, как и Государь, я не ответил вам тем же.

В своих воспоминаниях Д. Н. Шипов продолжает полемизировать с письмом П. А. Столыпина. Он отмечает «отсутствие искренности и откровенности», «софизмы» и «недостойные отговорки». Но весь основной тон письма, тон торжествующей иронии, видимо, от него ускользает. Он добросовестно рад не только тому, что, наконец, с него снята ответственность за отказ, но даже и тому, что, по-видимому, ему удалось убедить Столыпина, что брать Шипова и Львова в столыпинский кабинет не следует.

«Письмо П. А. Столыпина успокоило наше самочувствие, выяснив определенно принципиальную невозможность нашего участия в формируемом им министерстве, что, очевидно, было понято им самим, так как, говоря в своем ответе, что „в общим чертах в программе мы мало расходимся“ он, тем не менее, не вызывает нас более на продолжение переговоров».

Друзей Шипова оказалось еще труднее убедить, что они, — лишние. Из записок Шипова видно, насколько должен был еще возрасти цинизм Столыпина, чтобы сперва граф Гейден, затем H. H. Львов и, наконец, М. А. Стахович, пришли к столь, казалось бы, несложному заключению. 20 июля Стахович писал Д. Н. Шипову: «К общему удивлению ты оказался наиболее правым (в прямом, а не политическом значении слова). А. Ф. Кони дважды отказывался, потом уступил, наконец вчера отказался окончательно. Столыпин поехал с этим известием в Петергоф и вернулся неузнаваемым. Объявил, что свободных только два портфеля; что Щегловитов очень нравится Государю; что принимает программы только капитулирующее правительство, а сильное само их ставит и одолевает тех, кто с ним не согласен; что если большинство совета будет у общественных деятелей, то, значит, он пойдет к ним на службу, и т. д., и т. д. Словом ты прав: всё хотят оставить по старому, не задумываясь о грядущих выборах и не желая в сущности ни в чем обновиться, а радуясь семимесячной отсрочке. В результате всего этого, убежденные в своей мощи, которую наглядно подтверждают события в Свеаборге, в Самаре, в Кронштадте, бунты на броненосце „Память Азова“, в Ревеле и где-то на Кавказе, кроме обычных грабежей и убийств, от которых правительство, конечно, не призвано защищать, — они приглашают в министры Н. Н. Львова и А. И. Гучкова, для чего последние вызваны сегодня в семь часов вечера в Петергоф.

Едут, чтобы отказаться… но с намерением высказаться откровенно».

Итак, теперь, после Муромцева, после Шипова, всё еще «приглашают в министры» общественных деятелей третьей категории, — и даже они «едут, чтобы отказаться». Правда, они все еще собираются «высказаться откровенно», в расчете — не то кого то в чем то убедить, не то облегчить душу. Увы, и эта «откровенность» превращается в очень своеобразную форму уступчивости перед лицом власти. 25 июля об этом ехидно сообщает «Новое Время» в официальном сообщении. Оказывается, что общественные деятели не вошли в кабинет потому… что не столковались между собой! Они «желали составить группу лиц, единомышленных, которые должны были войти в правительство, но это им не удалось; отдельные же общественные деятели, из которых H. H. Львов и А. И. Гучков были приняты Его Величеством в продолжительной аудиенции, полагали, что они, в целях мирного проведения реформ, могут оказать большую пользу, не уходя в настоящую минуту от общественной деятельности, которая им свойственна и которая требует мобилизации всех трезвых общественных сил».

Другими словами, последние отказавшиеся изъявили готовность служить правительству не в качестве министров, а в качестве депутатов. Роль, сыгранная в этом направлении А. И. Гучковым, общеизвестна. Какова была та реальная обстановка, при которой власть отказалась от сотрудничества общественности в кабинете, а часть общественности пошла на сотрудничество с властью в формах «лжеконституционализма», — очень хорошо объяснено в следующих словах Д. H. Шипова. «Указываемое М. А. Стаховичем успешное подавление революционных вспышек, сравнительно спокойное настроение широких общественных кругов и полное отсутствие какого либо влияния на население „Выборгского воззвания“ устранили, по-видимому, опасения П. А. Столыпина, возбужденные ожидавшимся им широким общественным противодействием его политике, и он поспешил отказаться от намерения привлечь в свой кабинет общественных деятелей».

По поводу записок Д. H. Шипова было недавно высказано предположение, что если бы русская интеллигенция оказалась более уступчива и если бы старое земство сыграло ту роль умеренного центра, на которую ему давала право его деловая опытность, то весь ход русских событий мог бы сложиться иначе.