Павел Милюков - Три попытки (К истории русского лже-конституционализма)

Действительно, граф Гейден вел со мной разговор на указанные темы в кулуарах Государственной Думы. Он почему-то так был уверен в возможности создания общественного кабинета, что даже рекомендовал мне кандидатов в министры, — притом, как раз на один из тех портфелей (двора, военного, морского), которые сам считал забронированными от Думы. Я, действительно, отвечал на его вопросы в духе мнения моей группы (вопрос о коалиции дебатировался во фракции и обсуждался мною в передовицах «Речи», см. «Год борьбы»). Но, понятно, я никак не мог сказать, что «считаю вопрос в сферах предрешенным». Вероятно, я намекал лишь, что мое мнение по этому поводу известно в сферах (подразумевая мой разговор с Треповым).

В тот же день (28 июня), все еще перед аудиенцией, Шипов виделся с С. А. Муромцевым, которого старался расположить в пользу коалиционного кабинета. «Главным, если не исключительным препятствием» для коалиции, по мнению Шипова, «являлось несогласие на эту комбинацию руководителей к.-д. партии».

«Исходя из этого убеждения, говорит Д. Н. Шипов, я приложил все возможные старания, чтобы повлиять на С. А. Муромцева и заручиться его содействием. Я обращал его внимание на то, что сформирование коалиционного министерства, по-видимому, отвечает намерению Государя и будет встречено сочувственно в влиятельных сферах, ныне отрицательно относящихся к народному представительству, что такой состав кабинета может объединить в стране все общественные прогрессивные круги, и освободить к.-д. от союза с крайними, не государственными элементами. Участие в кабинете бюрократического элемента и в частности П. А. Столыпина должно, конечно, быть исключено. Главенство в кабинете должно быть предоставлено непременно кому-либо из представителей к.-д. партии и, конечно, самым авторитетным и желательным председателем, по глубокому моему убеждению, является сам С. А. Муромцев и его председательство обеспечивало бы кабинету необходимое ему доверие Государственной Думы.

Я просил С. А-ча переговорить с П. Н. Милюковым и другими влиятельными лицами партии и постараться убедить их в целесообразности и необходимости принятия предлагаемой комбинации. Однако, все мои убеждения и просьбы оказались напрасными, и С. А. отказался содействовать образованию коалиционного кабинета. Он соглашался с правильностью моих соображений по существу, но не считал возможным повлиять на изменение уже вполне и окончательно сложившегося среди к.-д. отношения к данному вопросу и говорил, что П. Н. Милюков уже чувствует себя премьером. К своему личному участию в кабинете в качестве премьера и министра юстиции он отнесся совершенно отрицательно.

По мнению С. А-ча, в виду господствующего в стране возбужденного настроения в широких кругах населения и воспитанного в обществе политикой правительства вообще отрицательного отношения к государственной власти, никакой состав вновь образованного министерства при переживаемых условиях не может рассчитывать в ближайшем времени на спокойную и продуктивную государственную деятельность, и не сможет сохранить свое положение более или менее продолжительное время. Неизбежны революционные вспышки, против которых правительство будет поставлено в необходимость принимать строгие репрессивные меры а это вызовет несомненно недовольство в общественных кругах и лишит власть необходимой ей поддержки со стороны общества. В то же время С. А. был согласен со мной относительно условий, исключающих возможность образования кабинета под моим председательством, т. е. предрешенное отрицательное отношение к.-д. партии к участию ее членов в коалиционном кабинете и неизбежный в ближайшем же времени конфликт его с Государственной Думой».

Для правильного понимания этой беседы, надо иметь в виду то положение, которое С. А. Муромцев занимал в партии к.-д. Классический председатель Государственной Думы, выдвинутый партией на эту роль, наиболее отвечавшую его личным свойствам, С. А. не принадлежал, однако, к числу идейных руководителей партии. Особенно со времени занятия поста председателя, он оставался вне русла текущей работы фракции и уже поэтому не мог влиять на ее решения.

Он, вероятно, и сам чувствовал, что весь строй его мысли не совсем подходит к настроению партии, и это заставляло его, при обсуждении текущих политических задач, уклоняться от высказывания своего отношения к ним по существу и ограничиваться чисто формальными моментами. Такой характер носит и его беседа с Д. Н. Шиповым.

Отрицательный ответ на предложение о премьерстве мотивирован в этой беседе двумя соображениями: 1) нельзя изменить сложившегося отношения к.-д. и 2) невозможно удержаться при революционном настроении страны. Последнее соображение было обще нам всем, но при тогдашнем жертвенном настроении никто из нас перед этим не останавливался. Кадетское министерство, во всяком случае, было той первой зарубкой, на которой революционный процесс мог задержаться, — если не прибегать к другой альтернативе, бессилию которой показала история, — к столыпинским «галстухам». Первое соображение Муромцева было неправильно в той части, в которой касалось меня лично. Ни разу в течение переговоров мое имя не было названо, как имя будущего премьера, и фракция по этому поводу не имела случая высказаться. Так как переговоры оборвались на предварительной стадии, я не докладывал фракции подробностей, и совместно были лишь обсуждены условия вступления к.-д. в министерство: те самые, которые я излагал Трепову и Столыпину. Даже на эти две встречи я не получал предварительных полномочий от фракции и согласился на них за свой страх. После беседы со Столыпиным я окончательно убедился, что обращение к нам несерьезно и уже поэтому никак не мог «чувствовать себя премьером». Впрочем С. А. Муромцев, — как я теперь вижу, в связи с беседой с Шиповым, — сам имел случай проверить свои слова обо мне.

Он вызвал меня к себе в кабинет председателя Думы и, после некоторых прелиминарий, прямо в упор поставил мне вопрос: «кто из нас двух будет премьером»? Признаться, вопрос этот привел меня в веселое настроение. Я был уже тогда убежден, что ни я, ни он и никто другой из к.-д. премьером не будет, ибо дело шло, очевидно, к роспуску Думы. Я так и ответил Муромцеву, но прибавил при этом, что своей кандидатуры я не ставил, охотно буду поддерживать его кандидатуру и вообще из-за лиц между нами не может быть никаких споров. Мой ответ видимо произвел на С. А. самое приятное впечатление. Более прав был С. А. Муромцев в общем смысле своего первого возражения. Не то, что мнение к.-д. было уже составлено. Как я сказал, суждений о лицах во фракции вообще не было. Но при богатстве фракции выдающимися общественными деятелями, таланты, знания и репутации которых были общепризнанны, вообще нельзя было предрешить мнения фракции о той или другой кандидатуре. При полной моей готовности поддерживать кандидатуру Муромцева, — а она, очевидно, имела много за себя, если бы вопрос о кадетском министерстве был решен двором в утвердительном смысле, могло случиться то же, что случилось с другой попыткой Д. Н. Шипова послать С. А. Муромцева для переговоров с графом Витте в октябре 1905 года. Я уже упоминал выше, что тогда не случайно были посланы в Петербург кн. Г. Е. Львов и Ф. Ф. Кокошкин, а не С. А. Муромцев. Ибо те же свойства, который делали кандидатуру С. А. Муромцева более приемлемой для Шипова — и для двора, — делали ее, в известные моменты, менее желательной для партии.