Олег Казаринов - Неизвестные лики войны

Так, турецкие артиллеристы-«топчи» тренировались в стрельбе, наводя орудия по знаменитому египетскому сфинксу близ пирамиды Хеопса, нанося ему непоправимый ущерб.

Некоторые почему-то приписывают это злодеяние французской армии конца XVIII века, но Наполеон, привёзший с собой более ста крупнейших учёных для изучения истории Египта и назначивший вознаграждение каждому, кто сообщит об исторической находке, вряд ли позволил бы своим канонирам подобное «баловство».

Всё, что не представляет ценности для нужд войны, безжалостно губится огнём и мечом в ходе сражения, или уничтожается солдатами в приступе вандализма.

Война будит в человеке варварские инстинкты.

Для спасения предметов культуры и искусства приходится выделять специальные команды, перед которыми ставится боевая задача на их охрану. Приказ есть приказ, и дисциплинированные бойцы стреляют во всякого, кто посягнёт на доисторические кости мамонта или на полотно с непонятными «каракулями» художника-абстракциониста.

Зато необычайно ценными на фронте могут оказаться тёплые штаны, фляга спирта, кусок мыла, «почти совсем новый» матрац.

Когда в 1979 году китайские войска вторглись во Вьетнам, то из трёх временно занятых северных провинций вывозили абсолютно всё, что можно было увезти: поленницы дров, сельскохозяйственные удобрения, мотыги и лопаты. Оккупанты даже разбирали железнодорожные пути и отправляли в Китай шпалы и рельсы.

Так было всегда. Грабёж на войне узаконен, он служит компенсацией за лишения и потери.

«При всеобщем банкротстве воюющих правительств содержание больших армий было вообще невозможно. Оно стоило тогда несравненно дороже, чем теперь, прежде всего потому, что ландскнехты научились за время продолжительной практики вздувать цены на вербовочном рынке. Пехотинец стоил, например, 1200 марок ежегодно. Следовательно, полк в 3000 человек обходился в год в 3 600 000 марок, не считая других военных расходов и высокого жалованья офицерам. Повсюду можно было выставлять лишь небольшие армии, с которыми совершенно невозможно было проводить решительные операции. Граф Тилли считал, что самая высокая численность войска, о какой только может мечтать полководец, — 40 000 человек. Лишь знаменитому Валленштейну удавалось временами собирать под своими знамёнами до 100 000 солдат, и то только после провозглашения им принципа „Война кормит войну“, то есть снабжения армии за счёт разграбления местности — не важно: чужой ли, или своей».

Это удар по экономике, возможно, более тяжёлый, чем разорительные налоги и контрибуции.

Офицер Адам фон Ольниц писал в «Военном регламенте на море и на суше»:

«Совершенно верно, каждый воин должен есть и пить, независимо от того, кто будет за это платить — пономарь или поп; у ландскнехта нет ни дома, ни двора, ни коров, ни телят, и никто не приносит ему обеда.

Поэтому он принуждён доставать, где возможно, и покупать без денег, не считаясь с тем, нравится это крестьянину или нет. Временами ландскнехты должны терпеть голод и чёрные дни, временами же у них избыток во всём, так что они вином и пивом чистят башмаки. Их собаки тогда едят жареное, женщины и дети получают хорошие должности: они становятся домоправителями и кладовщиками чужого добра. Там, где изгнаны из дома хозяин, его жена и дети, там наступают плохие времена для кур, гусей, жирных коров, быков, свиней и овец. Тогда деньги делят шапками, пиками меряют бархат, шёлк и полотно; убивают коров, чтобы содрать с них шкуру; разбивают все ящики и сундуки, и когда всё разграблено — поджигают дом. Истинная забава для ландскнехтов, когда 50 деревень и местечек пылают в огне; насладившись этим зрелищем, они идут на новые квартиры и начинают то же самое. Так веселятся военные люди, такова эта хорошая, желанная жизнь, но только не для тех, которые должны её оплачивать…»

Вот принцип «война кормит войну» во всей красе. Желающих воевать за паёк, денежное довольствие и амуницию всегда хватало с избытком. Их можно было направлять на любой фронт, лишь бы там они имели возможность поживиться. И обеспечить награбленным своих «женщин и детей».

В. Ленин в апреле 1919 года приоткрыл один из секретов успехов Красной Армии: «Мы берём людей из голодных мест и перебрасываем в хлебные места. Предоставив каждому право на две двадцатифунтовые продовольственные посылки и сделав их бесплатными, мы одновременно улучшим и продовольственное состояние голодающих столиц и северных губерний».

А что чувствует крестьянин, который годами терпеливо создавал своё гнездо, гордился тучной коровой, старательно возделывал пашню и вдруг лишившийся всего? Казалось бы, его горе — ничто в сравнении с масштабом постигшей страну трагедии. Но война как раз и состоит из горя отдельных людей. Оно не поддаётся оценке ни в деньгах, ни в имуществе. Зачем всё это, когда ломается жизнь?

«Во двор рухнул союзный самолёт, сбитый немецкой зениткой. Все постройки были превращены в груду развалин, под ними погибла жена крестьянина; сам он со старшей дочерью и двумя малолетними сыновьями работал в поле. Вернувшись домой, отрыл жену, молча, без слёз, похоронил её в саду. Дальние родственники забрали детей к себе, крестьянин остался тут. Он сел на пепелище, обнял голову руками и сидел так, неподвижно смотря в землю. Когда соседи обращались к нему, он бормотал только одно слово:

„Конец, конец, конец…“».

Я люблю смотреть, как семьи въезжают в новые квартиры. Выгружают из машин кресла, зеркала, горшки с комнатными цветами, лыжи и велосипеды, холодильники, украшенные детьми цветными наклейками, коробки с необходимой в хозяйстве мелочью. Всё добро, нажитое годами.

Я смотрю, как люди старательно красят оконные рамы в своих жилищах, подбирают в магазинах обои, бережно обняв руками, вносят в подъезды купленную сантехнику. Словом, каждый по мере сил украшает и улучшает свой быт, делает его уютным и удобным.

Кто компенсирует потерю всего этого в случае войны? И поддаётся ли это вообще какой-либо компенсации?

Мы привыкли к кинокадрам неслыханных разрушений во время Второй мировой войны. И войны прошлого почему-то воспринимаются куда как более гуманными и какими-то игрушечными. Может быть, благодаря тем же кинематографистам и писателям, романтизирующим ушедшие эпохи? Может быть потому, что раньше бедствия людей во время войн считались само собой разумеющимися и им не уделялось достаточно внимания? А может, последняя война затмила собой и обесценила все предыдущие? И в результате мы представляем нарядных мушкетёров, переполненные трактиры, аккуратные домики, флиртующих барышень. Каждый занимается своим делом: армии воюют, население трудится.

Но людям прошлого так не казалось. Чтобы понять это, достаточно заглянуть в документы тех времён. Хотя бы о ходе Тридцатилетней войны.