Морис Бувье-Ажан - Аттила. Бич Божий

Эдекон уже давно жаловался на низкое качество гуннских баллист и таранов, неспособных разрушать прочные укрепления. В спешном порядке начали строиться катапульты и стенобитные машины. Эдекон потребовал, чтобы его незамедлительно известили о результатах их первого боевого применения.

На все это ушли последние месяцы 445 года. К Феодосию постепенно возвращались его прежние страхи: ему перекрыли северный выход из осажденной столицы. Бедный Феодосий!

Онегез был рад совершить то, о чем думал многие годы. Он молниеносно продвигался по Македонии, легко преодолевая слабое сопротивление византийцев. Двойной натиск дикой конницы и легионов обратил в бегство гарнизонные войска и отряды по поддержанию порядка. Только в нескольких мелких крепостях и укрепленных лагерях отмечались попытки организовать оборону. Онегез не пожелал оставлять их у себя в тылу и методично брал одну крепость за другой, испытывая на деле новые катапульты. Он сжигал крепости и истреблял гарнизоны, убивая греко-римских солдат и принимая в свое войско наемников, которые предпочитали смену хозяев ударам кинжала.

Затем он вторгся в Фессалию, где одну за другой разбил две римские армии. Натолкнувшись с фронта на «современные» легионы гуннов и попав с флангов в клещи дикой конницы, они были разгромлены и почти полностью истреблены. Остатки войск бежали: одни в направлении… Афин(!), другие прошли по западному, а затем по северному побережью Эгейского моря… до Константинополя, где встретились с легионами Аспара! Последние беглецы прошли чуть ли не перед носом Эдекона, что немало позабавило его. Аспару же и Феодосию было не до смеха.

Осенью 447 года Онегез был уже в Фермопилах! К этому времени, по приблизительным данным, его войсками было уничтожено 19 крепостей, лагерей и местечек в Македонии, 9 на юго-западе Фракии и 57 городов и крупных поселений в Фессалии.

Сильный, как Геракл, Аттила торжественно вошел в Аркадиополис, а Онегез проводил парады и показательные учения войск возле крепости Афирас, выставляя напоказ свои великолепные новые катапульты. Призванный в Аркадиополис, Орест занялся установлением контактов с Аспаром, с которым когда-то поддерживал личные связи. Византийскому главнокомандующему передали, что ему следует готовиться к смерти: сколько бы ни потребовалось войск, гунны снимут их с других направлений, сколь бы высока ни оказалась плата, Аттила соберет столько наемников — готов, аланов, вандалов и даже франков, — сколько понадобится, чтобы взять Константинополь. Вся армия гуннов будет драться до конца и не подумает отступить. Министр Аттилы, конечно, знает, сколь велики преданность и отвага знаменитого Аспара, но сознает ли Аспар всю глубину грядущей катастрофы? Даже если великий Аспар одержит победу и выйдет из Константинополя по трупам поверженных гуннов, с ним останется только горстка израненных воинов. Оправдает ли эта слава принесенные жертвы? И стоит ли быть героем при императоре, пусть и уважаемом, но ни во что не ставящем героизм?

А ведь этой драмы можно избежать, и он, Орест, знает, как именно, и может рассказать Аспару. Аттила стремится не столько к расширению своих владений, сколько к утолению жажды мести. Если император Восточной Римской империи сам попросит мира, эта жажда будет утолена. Конечно, придется удовлетворить большинство территориальных притязаний гуцнов и заплатить им немало золота, но как иначе: если византийский император небогат, то и Аттила разорен войнами. Итак?..

Итак, Аспара убедили эти доводы. Он, главнокомандующий, склонялся к отступлению. Он знал, что две мощные греко-римские армии были практически уничтожены в Фессалии. Он знал, что его император ни на что не способен, здорово перетрусил и готовится к самому худшему, не надеясь на спасение.

Аспар направился в императорский дворец и посоветовал Феодосию предложить Аттиле мир. Ответ Феодосия выдал состояние его духа: «Вы полагаете, он согласится?»

И переговоры начались. Начались переговоры? Это громко сказано. Аттила послал Скотту — такого грубияна! — сообщить свои условия мира. Римский император не желал принимать этого коротышку монгола, каким бы высоким ни было его положение при гуннском дворе. Переговоры — разве это переговоры? — велись его спатарием (меченосцем), который одновременно являлся и первым министром — великим евнухом Хрисафием.

Условие первое: первый министр, открывая «переговоры», подтверждает, что «переговоры» проходят по просьбе императора Восточной Римской империи, который молит императора гуннов о мире. Принято.

Второе условие: военная кампания, предпринятая Аттилой, обошлась ему дорого, и он требует компенсации расходов. Контрибуция?! Тут Хрисафий не смог сдержать возмущенного удивления: ведь разорению подверглись земли Восточной империи, а не империи гуннов! Если и был ущерб, то уж никак не у гуннов.

Скотта объяснил, что война повлекла за собой большие расходы и расстроила экономику гуннов. Поскольку же эта «досадная» кампания была вызвана недостойным поведением Феодосия II, который нарушал заключенные договоры и данные обещания, справедливо будет взыскать с него возмещение расходов, понесенных гуннами. Хрисафий вынужден уступить.

Итак, сколько? Шесть тысяч фунтов золота. Многовато! Конечно, а что делать? Ладно, не станем спорить.

Условие третье: не все сбежавшие заложники были выкуплены по цене, оговоренной в Маргусе, — восемь золотых за человека. Теперь придется заплатить уже двенадцать, если только император не предпочтет их выдать. Это хуже всего.

Четвертое условие: ежегодная дань увеличивается до 2100 золотых монет. Много! Да, много, но нужно проявить добрую волю, и если дань будет выплачиваться аккуратно, а обещания выполняться, позднее можно будет этот вопрос полюбовно пересмотреть.

Это всё?

— Да, это всё.

А территориальный вопрос? Об этом после. Императоры, конечно же, захотят встретиться и обсудить эту тему. Пока что ограничимся тем, о чем договорились, ибо не дано знать, что будет завтра. Воистину так.

Феодосий безропотно поставил свою подпись под договором, составленным Хрисафием. И неотесанный коротышка Скотта доставил его Аттиле.

Хрисафий в глубине души отнюдь не был недоволен «переговорами». Он немедленно занялся введением и сбором новых налогов, которые должны были пойти на «возмещение ущерба». Спатарий рассчитывал, что значительная часть собранных средств перекочует в его сундуки. Увы! Спустя два месяца Скотта вернулся уже в ранге официального посла. В этом качестве он был принят императором. Скотта объявил, что Аттила поручил ему следить за сбором налогов, чтобы обеспечить выплату оговоренной суммы. Слабовольный Феодосий согласился, и Скотта с командой своих счетоводов обеспечил строгий учет. Этого вопиющего решения, столь очевидным образом ущемившего его личные интересы, Хрисафий никогда не простит Аттиле — и конечно же Скотте.