Александр Андреев - Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана

В конце марта 1883 года в Петербурге начался Процесс Семнадцати народовольцев, пятерым из которых через две недели присудили смертную казнь. Быструю смерть перед коронацией заменили на медленную, но до вечной сибирской каторги не доехали замученный в октябре 1885 года в Петропавловской крепости П.Теллалов, замордованный в мае 1885 года в Шлиссельбурге А.Буцевич, замученный там же в январе 1886 года С.Златопольский. В ноябре 1887 года неистовый М.Грачевский в Шлиссельбургской одиночке облил себя керосином из лампы со спины и по груди, лег на кровать, поджег себя с двух сторон и молча терпел, пока не сгорел. В июле 1888 года там же замучили Ю.Богдановича. На Каре отбыла двадцатилетнюю каторгу А.Корба, дожившая до краха монархии, которая 15 мая 1883 года наконец без эксцессов, так долго ожидаемых, провела предпоследнюю коронацию члена династии, так и не узнавшего о том, что он предпоследний. Судейкин решил немного дать отдохнуть Дегаеву и в мае 1883 года отправил его в Париж к Тихомирову и Ошаниной, недавно узнавших о том, что побег Дегаева из Одесской тюрьмы в Николаев и затем в Харьков был организован жандармами. Правда слух этот был пущен самими жандармами. Бывшего офицера-провокатора ждал затянувшийся партийный суд, а действующего подполковника – последний террористический акт старой «Народной воли», до которого Судейкину оставалось ждать всего или еще семь месяцев, но он об этом так никогда и не узнал. Жандарм разрабатывал систему подсадки в тюремные камеры к настоящим революционерам псевдо реолюционеров-провокаторов и, наверно, гордился тем, что подобная мысль пришла ему в талантливую голову.

В 1883 году на сто пятьдесят жандармов, охранявших Шлиссельбургскую крепость на острове, из бюджета империи было потрачено восемьдесят три тысячи рублей. Две тысячи рублей были выделены на этот же год на ненамного меньшее количество умиравших там народовольцев. Жандармы-тюремщики помнили слова, сказанные о шлиссельбургских казематах Александром III – «Это самое сильное и неприятное наказание» – и очень старались, чтобы царь не изменил своего мнения о месте их службы.

Женщин-узниц одевали в серые юбки и куртки с черными рукавами и черным тузом на спине, мужчин – в серые штаны и халаты с таким же тузом. Все камеры Шлиссельбурга представляли из себя склепы с откидной железной кроватью и прикрученными к стене и полу столом, стулом, умывальником и стульчаком. Вверху склепа располагалось маленькое окно с матовым стеклом и решеткой. Температура в склепах почти не превышала одиннадцати градусов тепла по Цельсию. Больным и здоровым выдавалась всегда скудная и однообразная еда, обычно с червями, и черный непропеченный хлеб.

Замурованные народовольцы быстро заболевали цингой и чахоткой, но их не лечили. Им не разрешались совместные прогулки, где бы они могли бы беседовать друг с другом хотя бы двадцать минут в день. Им запрещались книги, очки, бумага, пишущие принадлежности. В камерах-одиночках царило полное безмолвие. Вера Фигнер вспоминала: «Молчание, вечное молчание. От бездействия голосовые связки слабели, атрофировались: голос ломался, исчезал, слова плохо срывались с языка, оставляя перерывы. Наряду с этим изменялась психика».

Правила внутреннего тюремного распорядка содержали перечень нарушений, за которые замурованные наказывались карцером и розгами, которые формально не применяли, и смертной казнью, которую применяли формально, за оскорбление начальства действием. Ипполита Мышкина расстреляли в 1883 году за то, что бросил миску в надзирателя Соколова, заслуженно носившего кличку «Ирод», и не попал. Фигнер писала о этом человеке: «Это была настоящая сторожевая собака, неусыпный Цербер, подобный трёхголовому псу у ворот Тартара, и как тот охранял вход в ад древних греков, так и он сторожил тюремный ад нового времени. Он служил не за страх, а за совесть и любил своё дело – гнусное ремесло бездушного палача». Народоволец Тригони вспоминал: «Обеды и ужины давали нам такие, которые в течение года с месяцами свели в могилу половину сидящих. Наш обед состоял из оловянной миски мутной жидкости с микроскопическими кусочками жил и обрезков зелёной капусты, и маленькой тарелочки гречневой кашицы, приготовленной в виде жидкого клейстера, на котором плавало несколько капель сала с запахом сальной свечи. На ужин давали те же щи, но уже без жил. В среду и пятницу давали намёк на гороховый суп – зеленоватая вода с небольшим количеством гороховой шелухи, и кашу, в которой слышался запах постного масла. Некоторые питались почти только ржаным хлебом и квасом, так как есть пищу не было физической возможности. Но для тех, кто ел, и кто не ел, результаты подобного питания на здоровье отразились одинаково. Что касается нравственного состояния, то овладевает полная апатия. Когда в соседней с моей камерой умирал Исаев, я пригласил доктора и просил обратить на него внимание, прибавив при этом, что из одиннадцати человек по нашему процессу, они уже замучили в короткое время шесть человек».

Народовольцы называли нахождение в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях ежеминутной непрерывной пыткой. На любой вопрос ответ был один: «Не полагается». Революционеры голодовками яростно боролись за совместные прогулки, возможность читать и писать, работать, но каждая такая возможность появлялась только после очередного самоубийства кого-то из них. Генералы, иногда посещавшие народовольцев, с удовольствием им говорили: «Эта тюрьма – ваша могила. К ней никакие законы не относятся». Из-за личной неприязни народовольцев могли забыть в тюрьмах на пять лет после окончания срока. Судимым по Процессу Семнадцати в апреле 1883 года народовольцам об замене смертной казни вечной каторгой объявили только через месяц после вынесения приговора, продержав их заложниками до окончании коронации в Москве Александра III.

Все революционеры понимали, что это личная месть династии. Любое действие любого народовольца, разрешение книг, свиданий, возможность работать в тюремном огородике, в тюремной мастрской, давалось только по высочайшему повелению. Все народовольцы понимали, что у них хотят отнять человеческий облик. Они смогли сообщить обо всём на волю через жандармов-тюремщиков, потребовавших за это сумасшедшие деньги. Вся страна узнала, что лично царь доводит революционеров до самоубийства и помешательства, потому что лично подписывает любой документ, касающийся их судьбы. Власти почему-то думали, что испугают своими жестокостями не только революцию, но и оппозицию, и всё останется, как всегда. У власти, всеми силами приближавшей ужасающий 1917 год, ничего не получилось. Самодержавие не хотело ни меняться, ни работать, потому что произвольные самодуры быстро деградируют и им это нравится. Почему-то при этом оно не понимало, что не нравится всё большему количеству своих подданных, многие из которых говорили и открыто, и молча, что так жить нельзя! Монархия думала, что вечно будет держать империю в страхе бессудного убийства, забыв о том, что страх будущего наказания слабее страха уже происходящего бессудного убийства, как это стало массово происходить во время русско-японской войны 1905 года, когда подданные массово перестали понимать, за что они умирают на сопках Манчжурии. Империя взорвалась первой революцией, залитой кровью. До самодержавия всё равно не дошло, что нельзя издеваться над достоинством и отнимать жизнь у множества подданных произвольно. В 1917 году миллионы жителей империи, которых уже три года неизвестно ради чего убивали и калечили, оставляли на нищету и гибель их семьи, наконец, устали терпеть, но власти ничего изменить уже было нельзя. Монархия так и не поняла, что народовольцев-смертников, отдававших еду своим товарищам, чтобы они смогли выжить, можно убить, но нельзя победить. Отчаянный и грозный, замурованный и умирающий Исполнительный Комитет понимал, что он служит точкой опоры для рычага предстоящей революции. Исполнительный Комитет понимал, что он погибает с будущей победой. Он только, наверное, не знал, что новые революционеры будут уже другими. И последствия социалистической революции для империи будут совсем другими.