Александр Андреев - Время Шамбалы

Карьера чиновника, очевидно, мало прельщала юного А. В. Барченко, и потому вскоре он оставляет службу. Следующий отрезок жизни Барченко связан с мучительными поисками своего места под солнцем. Из его краткого автобиографического наброска, сохранившегося в архивах, мы узнаем, что приблизительно в 1905–1909 годах ему довелось немало постранствовать по свету — с целью заработка и в то же время, очевидно, из желания посмотреть мир. «В качестве туриста, рабочего и матроса» Барченко объехал, по его собственным словам, «большую часть России и некоторые места за границей» [34] С. А. Барченко. Время собирать камни. Вступительная статья в кн.: А. В. Барченко. Из мрака. М., 1991. С. 21. . Одной из таких стран, как вспоминала впоследствии Э. М. Кондиайн (жена будущего ближайшего друга и сподвижника Барченко), была сказочная Индия, будоражившая в то время воображение многих молодых людей на Западе. Вернувшись в Петербург, обогащенный опытом и впечатлениями Барченко пробует свои силы на журналистско-литературном поприще. К этому же «периоду исканий» относится и начало его увлечения эзотерическими науками — в этой связи А. В. Барченко особо упоминал о своей встрече с профессором римского права в Юрьевском университете A.C. Кривцовым, от которого впервые и услышал о Шамбале:

«Кривцов рассказал мне, что, будучи в Париже и общаясь там с известным мистиком-оккультистом Сент-Ив д'Альвейдром, он познакомился с какими-то индусами; эти индусы говорили, что в северо-западном Тибете в доисторические времена существовал очаг величайшей культуры, которой был известен особый, синтетический метод, представляющий собой высшую степень универсального знания, что положения европейской мистики и оккультизма, в том числе и масонства, представляют искаженные перепевы и отголоски древней науки. Рассказ Кривцова явился первым толчком, направившим мое мышление на путь исканий, наполнявших в дальнейшем всю мою жизнь. Предполагая возможность сохранения в той или иной форме остатков этой доисторической науки, я занялся изучением древней истории, культур, мистических учений и постепенно с головой ушел в мистику» [35] Протокол допроса А. В. Барченко от 10 июня 1937. Цит. по кн.: О. Шишкин. Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж. М., 1999. С. 353. .

Именно в это время — примерно в 1909–1911 — Барченко пробует заниматься «рукогаданием» — хиромантией. Начитавшись различных пособий, он уезжает в Боровичи (городок в Новгородской губернии), где с разрешения местной полиции начинает давать «консультации» всем желающим узнать свою судьбу. Здесь мы прервем наш рассказ, чтобы чуть ближе познакомить читателя с той атмосферой, в которой протекали эзотерические искания Барченко.

Начало XX века по праву называют «Серебряным веком» русской культуры. Этот период характеризуется также необычайно широким распространением в России новых религиозно-философских воззрений. Именно в начале XX столетия в России стремительно набирает силы теософское движение, все более привлекавшее к себе тех, кого не удовлетворяла позитивистская материалистическая наука, равно как и религиозная ортодоксия. В конце 1908 г. в Северной столице — Санкт-Перербурге, с разрешения городских властей, учреждается Российское Теософическое Общество. Главной его целью, согласно уставу, должно было стать «служение идее всемирного братства и научное изучение всех религий, а также исследование природы и скрытых сил человека» [36] Устав Российского Теософического Общества. Спб., 1908. . Помимо теософии и, несколько позднее, ее разновидности антропософии, распространение получают и другие оккультные течения: спиритуализм, спиритизм, медиумизм. Петербург — «холодный головной центр» Империи — все более погружался в мир иррационального. Эту обстановку «религиозно-мистического брожения» в столице — всего через несколько месяцев после опубликования Октябрьского Манифеста — корреспондент популярного оккультистского журнала «Ребус» охарактеризовал такими словами:

«… Весь Петербург охвачен необычайно сильным мистическим движением, и в настоящее время там образовался уже целый водоворот маленьких религий, культов и сект. Движение охватывает собою как верхние слои общества, так и нижние. В верхних слоях мы находим теософско-буддийское течение. Любители теософии соединяются вместе и уже начинают обсуждать вопрос об устройстве буддийской ламасерии (общежития) и теософско-буддийской моленной-храма. С другой стороны, наблюдается возникновение сильного интереса к масонству и возникают вновь заглохшие было формы религиозных движений прошлого столетия» [37] Ребус, № 8–9. 25 февраля 1906 г. С. 4. .

Любопытно, что это сообщение появилось на страницах «Ребуса» за два дня до того, как Николай II принял в частной аудиенции в Зимнем дворце прибывшего в Петербург инкогнито посланника 13-го Далай-ламы Тубдена Чжамцо, российско-подданного бурята Агвана Доржиева [38] Об Агване Доржиеве см.: А. И. Андреев. Буддийская святыня Петрограда. John Snelling. Buddhism in Russia. The Story of Agvan Dorzhiev, Lhasa's Emissary to the Tsar, Shaftesbury, Dorset, 1993. . На этой встрече Доржиев обсуждал с царем, главным образом, тибетские дела — весьма щекотливый для российской дипломатии вопрос о помощи Далай-ламе, бежавшему из Тибета летом 1904 г. от вторгнувшихся в страну англичан. В то же время Доржиев просил монарха позволить петербургским буддистам устроить в городе небольшую молельню для удовлетворения своих духовных нужд. Оба вопроса, однако, остались нерешенными. Лишь три года спустя, после нового ходатайства Доржиева, подкрепленного личным обращением к царю Далай-ламы, Николай II согласился удовлетворить «просьбу» тибетского первосвященника (на самом деле инспирированную самим Доржиевым), разрешив постройку буддийской молельни-«ламасерии». Рассказывают, что царь якобы даже заявил Доржиеву на встрече весной 1909 г., что «буддисты в России могут чувствовать себя как под крылом могучего орла» [39] А. И. Андреев. Буддийская святыня Петрограда… Улан-Удэ, 1992; С. 14. . Это обещание воодушевило небольшую буддийскую колонию в Петербурге, во главе которой находился все тот же Агван Доржиев, окончательно переселившийся на невские берега осенью 1905 г. Ее костяк составляли осевшие в столице буряты и калмыки. К буддистам причисляла себя и горстка этнических русских — это были в основном представители петербургского «высшего света», неожиданно увлекшиеся буддийским учением. Многие из них пришли к буддизму через теософию, которая, как известно, имеет сильную буддийскую закваску и потому нередко рассматривается как своего рода «необуддизм». По мере того как ширилось теософское движение, неуклонно росло и число теософо-буддистов, или необуддистов. Здесь необходимо отметить, что буддийское учение в основном привлекало тех, кто стремился к нравственному совершенствованию и искал идеалы вне укоренившейся в западном обществе крайне эгоцентричной системы моральных ценностей. Ответ на свои запросы эти люди находили в раннем «этическом» буддизме Хинаяны, или Малой Колесницы, т. е. индийской разновидности вероучения, получившего в то время наибольшую известность на Западе. Основу Хинаяны составляет учение Будды о Четырех истинах и Среднем пути, при этом особый акцент делается на достижении человеком трансперсонального состояния «нирваны» — понятие, крайне интриговавшее в ту пору западных интеллектуалов. Сложнейшие психологические концепции и философско-религиозная проблематика более позднего буддизма Большой Колесницы, или Махаяны, представленные множеством различных (главным образом, тибетских) школ, равно как и его ритуальная практика, были по сути дела неведомы в ту пору европейской, в том числе и русской, буддийствующей публике. Не удивительно поэтому, что Агван Доржиев во время своей поездки в Париж летом 1898 г. устроил в помещении Музея Восточных искусств (Музей Гимэ) показательное богослужение для французских буддистов. На этой необычной службе присутствовали в основном представители столичного бомонда, дипломаты и политики, включая будущего премьера Жоржа Клемансо, а также несколько русских. Среди последних оказался поэт Иннокентий Анненский, передавший впоследствии свои переживания в стихотворении «Буддийская месса в Париже».