Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Дворец состоял из многих строений, носивших название "изб": "середняя" изба, "брусяная", "постельная", "столовая"; над ними высились гридни, повалуши и башенки-терема, украшенные золотистыми, зелеными, красными шатрами, наподобие кокошников. Избы соединялись глухими переходами, многоцветно застекленными, и сквозными коридорами на дощатом помосте с серебристыми перилами.

В этих строениях и пристройках было много затейливой игривости, веселого задора. Всюду красочная живопись, петушиная резьба, цветистое кружево искусно вырезанных из дерева оконных и дверных украшений. Среди яркой зелени, да еще в солнечные дни, самый дворец выглядел каким-то сказочным, воздушным замком...

Самый главный, нарядный переход вел к храму Покрова Богородицы. Он был покрыт богатыми коврами; этим переходом обычно шел царь на богомолье.

Службы вокруг царского жилья носили названье "дворов"; в житном дворе хранились хлебные запасы на случай приезда царской семьи; конюший - вмещал множество конского поголовья степного пригона - ногайских, татарских, горских коней и аргамаков, приобретенных в восточных странах; коровий двор был набит рогатым скотом, - быки стояли в особых хлевах, носивших название "воловни".

Были дворы и для диких зверей; там в клетках царь Иван Васильевич держал вывезенных по его приказу из Москвы любимых им львов. Тут же, на этом дворе, содержались медведи, волки, лисы, олени... Царь любил свой зверинец, любил он и птичник, где сидели в клетках орлы всяких пород, певчие птицы свои и заморские. Иван Васильевич нередко сам ходил кормить зверей и птиц. Он строго следил за тем, чтобы зверинец его содержался в порядке.

Против царского дворца по крутобережью реки Серой расстилался широкий, густолиственный сад. Столетние дубы, березы и осины мешались с соснами, елями, с могучими кедрами. Любили древние князья украшать свои жилища садами!

В зелени и цветах утопала Александрова слобода. Весело и привольно жилось здесь, потому-то и выбрал царь Иван Васильевич для себя и своей семьи это местечко. Сюда же была переведена и часть опричной дружины, некоторые дьяки Иноземного приказа, Печатная палата и многие другие, необходимые царю, службы.

Вместе с Печатной палатой перебралась в слободу и Охима. "Мордовский бог", как она верила, не забывал ее. Андрея тоже вместе с пушками пригнали сюда же, - а что же можно придумать лучше? Одно грустно: Иван Федоров и Петр Мстиславец, боясь смерти от недругов царя, преследовавших их на каждом шагу, и почувствовав себя лишними, неоцененными, отъехали в Литву к князю Острожскому. Государь сильно горевал о них, но что же делать? Тайные враги царя держали в страхе не только друкарей, но и ближних к царю людей. Сам царь неспроста удалился из Москвы. Кругом страх!

В Печатной палате наибольшими были теперь ученики Ивана Федорова Невежа Тимофеев и Тарасиев Никифор. Они устраивали типографию в новом помещении. Сам Иван Васильевич навещал их и приказывал поторапливаться.

Охима с Андреем беседовали обо всем этом в погожий осенний день, расположившись среди золотистой листвы прибрежных кустарников, около места, где царь держал бобровые гоны. Место глухое, тенистое, уютное - для любовных бесед куда как удобное. Воздух здесь был наполнен благоуханием отцветающих водяных лилий.

Андрей с сияющим лицом поведал Охиме, что государь пожаловал его землею и находится она, та земля, недалеко от Ярославля, в вотчине, принадлежавшей ранее князю Курбскому. Около него получил землю и дворянин Кусков, и стрелецкий сотник Истома Крупнин, которого царь обласкал, вписав в опричнину. И дочь его Феоктисту простил царь. Оставил при отце; митрополит благословил Никиту Годунова на брак с нею. Вот как все обернулось!

- Чудеса - не колеса: сами катятся. Кто б то мог думать, попаду я в помещики!.. Да и к тому же людей буду иметь в крепости... Не во сне ли то, моя горлица? Наяву ли? Хожу я теперь, будто медом опился... Я ли это? Ущипни меня! Ну, ну, еще, еще... Будя! Обрадовалась! Я самый, я - пушкарь Андрейка... Ну, чего ты панихидой смотришь?

- Эка невидаль! - небрежно махнула рукой Охима. - Не диковина, что кукушка в чужое гнездо залезла, а вот то б диковина, кабы она свое свила. Не радуйся, дурачок, царскому подарку. Блажит он. Надолго ли то?

- Ладно, не каркай! Богу, Охима, не угодим, так хоть людей увидим... Государева воля. Видать, так уж господь бог его надоумил. У всех ныне в Слободе радость великая... Всю тысячу испоместили! Послужим мы батюшке государю прямиком, без хитрости.

Сквозь кустарники стало видно, как по дороге к дворцу верхами на конях пробирались дьяк Гусев и Керстен Роде.

- Вон, гляди, атаман едет... Опять, слышь, скоро поплывет за море... Семнадцать кораблей снарядили наших. Э-эхма! - тяжело вздохнул Андрей. Мне уж теперь не плыть. Не пускают. На войну хотят услать. Наши мореходы поведут корабли те. Керстен будет в товарищах у них.

- Иль опять задумал уплыть от меня?! Беспокойная головушка! Не пущу я тебя никуда.

- Глупая! Пушки я видел в чужих странах. Совесть моя успокоилась - не хуже мы льем и куем наряд... А может, и лучше. Завистлив я! Думал перенять кое-што, да нет... В ином у них, а в ином и у нас лучше... Корабельная снасть наша тоже лучше заморских. Верь мне. Завистливое око видит далеко. Уж так, знать, меня господь бог зародил. Э-эх, девка, жить мы начинаем... У них воины шляются по чужим царствам, нанимаются, а наш нешто пойдет? По милости батюшки государя я уж не Андрейко-пушкарь, беглый мужик колычевский, а - хозяин, помещик я! Не буду после того бояться плети и палки!.. Да и людей своих жалеть буду! Сердце-то у меня у самого мужичье. Не гожусь я в хозяева. Был воином-пушкарем, таким в опричниках и останусь!

- Все одно, ты мой... Чего дрожишь? Чего зарумянился?

- Уж больно чудно, - задумчиво произнес Андрей. - Но об этом молчи... Я до смерти мужик, а пришлось клятву дать не знаться с земщиной... А ты кто? Не земщина ли?

Глаза Охимы еще более почернели, гневно расширились.

- От меня не отречешься! - грозно сказала она. - Убью! Ты у меня не мели, чего не след. Знай меру!

- Неужто поверила? От тебя я не отрекаюсь. Ты - не земщина, ты наша, опричная, в государеву усадьбу пущена. А коли так, ты и не земщина. От бояр и дворян, што в земщине, я отрекаюсь, и говорить с ними не хочу, и глядеть на них не стану - там измена... А с тобой... Нам ли с тобой считаться?

- Ты стал каким-то другим... - укоризненно покачала головой Охима.

- Ох, тяжело, Охима! Што дальше будет - и не ведаю, - вздохнул Андрей. - А за землю повинен я государю двух ратников на конях и в доспехах поставить, и для того надобно мне хлеба вырастить и намолоть вдоволь, штоб было мне без немочи тех ратников обрядить и на коней посадить. Надобно мне руку свою на ту землю твердо наложить, чтоб плоды давала, штоб прибыток государю был, да и нам с тобою тож.