Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

- Висковатый отпустит... Его самого, князь говорит, оттирают от посольских дел, - знающе заметил Шибанов. - Он подбирает князю людей на службу... Писемский, будто, метит на его место.

Оживился и Гаврило Кайсаров.

- В Поместном приказе и мне не житье... И я бы пошел. Плохо стало и в нашем деле. Худородных испоместить - все одно што из пустой чаши щей хлебнуть... Дохода нет. Занедужил я от той скудости, тоска гложет по ночам - все думаю и размышляю: как буду жить?! Попроси, голубчик, князя и за меня... Челяднин отпустит, коли челом буду бить. А там, думается, народ пуганый, завоеванный... нет в нем той строптивости, што у наших дворян. Жить, думается, там можно?

- Не ведаю, какой народ там, но князь всех дворян, угодных ему, с собой берет, - ответил Шибанов.

- Изопьем же чашу! - воскликнул Иван Иванович.

- За здоровье князя Андрея Михайловича!

- Да уж заодно и за милостивца нашего, князя Владимира Андреевича Старицкого! - провозгласил хмельной Кайсаров.

- Тише! Дурень! Обалдел? - испуганно стукнул его по спине Колымет. Спаси бог, услышат! Што знаешь - держи за зубами. Не забегай вперед.

- Эх, брат Иван! Уж до чего тяжело! Когда же?

- Молчи! - зашипел на него Колымет. - Болтлив ты!

Кайсаров зажал себе рот ладонью. Накануне только он продал немцу Штадену список с тайной грамоты Посольского приказа голландскому послу о датском мореходе, поступившем к царю на службу. А списал эту грамоту воровски у того же самого Колымета, когда тот беспробудно спал после одной пирушки. Вдруг резнула мысль: не выдал бы Штаден! Болтают, что человек он лютой и в доверие к царю всяким способом влезает. Бывает такое, что через донос люди возвышаются. На что бы люду теперь же убраться из Москвы в Литву... Чего ждать прихода Сигизмундова сюда?! Пожалуй, еще и убраться из Москвы не успеешь, как тебя самого сцапают. Глупцы - заговорщики-бояре, что таятся здесь!

- Князя Курбского я, как отца родного, люблю, - произнес он после некоторого молчания. - Велик он! И умен, и дороден, и воинской доблестью украшен - всем взял! Скажи-ка ему, Вася, - мол, спит и видит Кайсаров, как бы ему к тебе, князю, на службу перейти!

- На кого же опричь-то надеяться нам с тобой, Миша, в проклятой вотчине тирана московского? - сквозь пьяные слезы воскликнул дремавший дотоле подьячий Нефедов. - Двадцать лет я в подьячих хожу... Сильвестр - и тот не удостоил меня своей милостью... Князь меня хорошо знает... Ох, господи!

- Буде хныкать! - поморщившись, посмотрел в его сторону Шибанов. Стало быть, не за што было... Стало быть, не заслужил...

Нефедов вскинул на Шибанова осоловелые глаза, выругался и снова стал дремать.

- Такие люди есть... - продолжал Шибанов. - Им всё давай, а они ничего... И всё им мало, и все они всем завидуют, у всех добро считают: кто што имеет, кто чем богат... В чужих руках ломоть велик, а как нам достанется - мал покажется. Не люблю таких!.. Не двадцать, а сто лет такой просидит в приказе и постоянно будет нищ и незнатен.

- Ладно, Вася, не мудрствуй! Молод еще ты. Бог с ним! Это он так, спьяну... - похлопав по плечу Шибанова, засмеялся Иван Иванович. - Человек он хороший. Всякие, Вася, люди бывают. Князь его знает.

- Иван Васильевич, батюшка наш государь, полюбил моего князя Андрея Михайловича, как родного. За што? За верную, непорочную службу, за усердие в делах царевых... Царь видит, кто и чего стоит... - не унимался Шибанов.

- Полно, Василий! - угрюмо возразил ему Иван Колымет. - Не верь государевой дружбе! Близ царя - близ смерти! Видал ли ты его? Молод ты еще, дитё разбираться в наших делах.

- Нет, близко царя я не видывал...

- То-то и есть. Всего три десятка с четырьмя годов ему, а зверь зверем! Вот каков он! Глаза большие, насквозь глядят в человека... Пиявит! Ласковости никакой! Морщины... нос огромадный, крючком, будто у ястреба... Зубы волчьи - большие, белые... С таким страшно в одной горнице сидеть, а ты толкуешь о дружбе...

- Андрей Михайлович говорит о царе, будто он лицом зело лепый. И статен, и голосом сладкозвучен... "Всем бы хорош наш батюшка царь, говорит Андрей Михайлович, - токмо властию прельстился, бояр ни во что ставит и князей перед всем народом унизил... Не к добру то!"

- А што ж и я тебе говорю! Разве народу жизнь при таком?.. приблизившись своим лицом вплотную к лицу Шибанова, прошептал Колымет. Не верти! Твой князь не такой, как ты думаешь. Полно тебе морочить нас. Не скрывай. Не любит он царя. Да и за што его любить?

- Народу от его лютости - гибель! - прорычал из угла Гаврило Кайсаров. - А Курбский - наш! Наш князь!

Василий Шибанов поднялся с места, красный, возбужденный.

- Грех порочить государя! Уймитесь! Народ его, батюшку, любит... Народ за него богу молится, да не по внушению приставов, а по влечению сердца... Да и песни про царя сложены добрые, сердечные... Народ все обижают: и бояре, и князья, и того больше дворяне, пристава волостели, целовальники... И князя моего не порочьте! Не надо. Прямой он.

- Он прямой, но токмо не с царем. Не любит он новин, - то я знаю, недовольным голосом сказал Иван Колымет. - Ты, Вася, мало знаешь.

- Истинно так!.. Когда царь ввел в суды "излюбленных старост", кто больше всех ворчал тогда?! Твой князь да матушка Владимира Андреевича Евфросиния.

Колымет весело рассмеялся. Захихикали и остальные его гости.

- Не знаю... - растерянно произнес Шибанов. - Малый человек я. Недавно и на службе у князя.

Шибанов встал, поклонился всем:

- Бог вам в помощь!.. Прощайте! А князю Андрею Михайловичу я о вас доложу. Он не откажет.

После его ухода Колымет и Кайсаров, потирая руки, весело рассмеялись:

- Как малое дитё - Вася! Сам Курбский хорошо знает, што нам с ним по дороге!.. И просить за нас нечего. Дело и без того решенное. Эх, Вася, Вася! Птенец!

- Послушал бы он, как честит царя Курбский в хоромах Владимира Андреевича. Он тоже был против наследования Димитрием-царевичем престола в дни болезни царя... И с Вассианом Патрикеевым не он ли был в согласии? Вчера князь Андрей ходил тайком к Владимиру Андреевичу под видом монаха...

- Э-эх, кабы Иван Васильевич богу душу отдал, да на престол Владимира Андреевича бы возвести - вот бы жизнь-то у нас получилась! - закатив мечтательно глаза, произнес Кайсаров. - В те поры и батюшка Сильвестр в вельможах бы остался, и Адашев...

- И Колычевы бы власть великую имели, а теперь Никиту на войне кто-то из своих же убил, а других - кого в темницу, кого казнили... Курбский поклялся вчера отомстить за них, - шепотом на ухо Кайсарову сказал Иван Колымет. - Обождите, еще все изменится... все повернется не туда, куда царь тянет... Есть тайное дело у меня. Всех его злодеев, льстецов и прихлебателей мы еще на плаху потащим... Сам я возьму в руки топор и головы начну им рубить... Вот как!.. Обождите.

Иван Колымет заставил поклясться Кайсарова и Нефедова, что они сохранят в тайне все, о чем он им скажет. Оба поклялись богом, что будут хранить его слова в глубокой тайне.