Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Колымет сообщил шепотом: как ни охраняли пристава польско-литовских послов, а все же пан Вишневецкий, родственник бежавшего в Литву воеводы, удосужился передать ему кисет с деньгами для раздачи государевым служилым людям, имеющим мысль бежать в Литву, да и на Курбского он же намекал, чтоб те люди придерживались его. А один из них, Козлов, перешедший в польское подданство, из наших же, - он тоже был в посольстве, - и вовсе о выдаче королю нашего царя речь вел. Как токмо сам царь в поход пойдет... никто помехи чинить не будет, и Челяднин тоже. Люди свои. А царь, как слышно, собирается сам вести войско в Ливонию... Выждем год-два, а дождемся... Спасибо королевскому великому посольству - большое дело сделали!

В дверь постучали.

Колымет испуганно перекрестился: кто там? Вошел стрелецкий десятник Меркурий Невклюдов. Помолившись на иконы, он поздоровался со всеми.

- Давно не видались... Мороз, гляди, загнал?

- Нет, Иван Иванович, не мороз, а тоска-кручина.

- Што такое, дружок?

- Нелегко мне опальных в пыточную избу таскать... Душа болит. Воин я, да токмо сердце мое слабое... Жаль мне всех!.. Глазыньки бы мои не глядели на лютость царскую!..

- Ладно. Садись. Вот... пей!..

- Бог спасет, Иван Иванович. Благодарствую! За твое здоровьице и за упокой Григория Лукьяныча!

- Вот еще, дьявол появился! Откуда наш царек Малюту выкопал? спросил Кайсаров.

- Басманов будто во дворец его ввел... - ответил Колымет.

- Сукин сын! Какой страх на всех нагнал. Собаки - и те притихли... боятся лаять... хвосты поджали.

- Обожди, еще хуже будет, - угрюмо сказал стрелец Невклюдов. - Слыхал я - особый полк государь собирает... из дворян-головорезов... Клятвы с них будут брать, штоб от отца и матери отрекались... Окромя царя, никого штоб не признавали...

- Неужто правда? - в страхе воскликнули Колымет и Кайсаров.

- Правда.

V

Поздно вечером освободился от работы в литейной яме на Пушечном дворе пушкарь Андрей Чохов. Вышел на волю, вобрал в себя всей грудью свежий воздух. Так хорошо кругом! Словно ему, именно ему, мигнула вон та маленькая звездочка, что высоко-высоко в небе над оснеженным Кремлем. Да что говорить! Где найдешь, в какой стране, город лучше Москвы?! А Кремль? Его три белые стены - словно волнистые ступени, устланные зеленоватым изумрудным ковром, полосами лунного света, и восходят те ступени вверх, к золоченым главам соборов, и дальше к небу.

Андрей помолился на сияющий в вышине крест - и ай-да на усадьбу Печатного двора! Там маленький бревенчатый домик, а в том домике она, Охима. Двадцать семь лет! Такому дородному, веселому парню, как он, Андрей, не грешно иметь и зазнобу... Не первый ведь день той любви. Правда, был долго в разлуке, в походах, но любовь побеждает года...

Ночь хоть ветрена, но месячна, идти легко, легко и весело. Перешел Неглинку-реку и на холм взобрался. Вот она, диковинная хоромина Печатного двора, и расписные ворота его. Татарин-воротник - друг. Пропустил без ворчанья. "Селям алейкум!" - "Алейкум селям!"

Пробрался по сугробам в дальний угол двора к заветному домику.

- Холодно. Уф! - сказал Андрей, остановившись на пороге и отряхивая с себя снег. - Вот уж истинно: пришел Федул - ветер подул! Не серчай, что поздно.

- Буде, Федулище! Где пропадаешь? - усмехнулась Охима.

- Седни день святого Федула, к тому и говорю. Не серчай. Об эту пору постоянно ветры дуют. Старики пророчат: к урожаю-де. Врут или правда - не ведаю.

- Да ты садись. Полно болтать.

- Постой, - отстранил он ее. - Не торопись. Дай богу помолиться. Видать, понапрасну тебя крестили. Была ты язычница, ею и осталась.

Помолившись, Андрей смиренно опустил голову.

- Добрый вечер, сударыня!

Охима встала со скамьи и низко поклонилась Андрею.

Облобызались.

- Ох, матушка моя, великие дела у нас творятся... - располагаясь за столом, произнес Андрей. - Любовь - любовью, а дело свое требует.

- А ты нынче чего запоздал?

- То-то и оно. Работа!.. Хоть ночуй на Пушечном. Большое государево дело!

- Какое?

Андрей наклонился к ней:

- Молчи. Никому не говори. Государева тайна.

И совсем шепотом добавил:

- Пушки для кораблей куем, новые, широкодульные...

- Для кораблей?!

- Чего же ты удивляешься? Нарву, чай, брали не ради того, чтоб в воду глядеть. Плавать надо. Слыхала, поди: топят наши корабли. Вон к твоему же хозяину, к Ивану Федорову, станки из Дании везли заморские, а немецкие либо литовские разбойники потопили их. Пушки нам надобны малые, но убоистые. Нынче у нас на дворе сам батюшка государь Иван Васильевич был... Доброю похвалою нас пожаловал. Чего же ты сидишь? Аль нечем угостить, аль гость не люб тебе?

Ой, юница-молодица,

Подавай живой водицы!

Охима с улыбкой засуетилась, слушая парня. Поставила кувшин с брагой, да чашу с грибами солеными, другую - с капустой квашеной, чеснок накрошила, хлеба нарезала.

- У нас с тобой истинно княжеский пир, - сказал Андрей, потирая от удовольствия руки, и зачастил вполголоса:

Рябой кот блины пек,

Косой заяц нанес яиц,

Вывел детей - косых чертей...

Охима обняла парня, крепко поцеловала, раскраснелась:

- Ах ты мой бубень-бубенек! Все бы тебе прибаутошничать.

К пиршеству приступили с молитвою. За стол сели чинно. Наливая третью чарку, Андрей, совсем повеселевший, играя глазами, тихо запел:

Как по сеням, сеничкам,

По частым переходичкам,

Тут и ходила - гуляла

Молодая боярыня,

Приходила, пригуляла

Ко кроваточке лисовою,

Ко перинушке пуховою...

На этот раз хмель быстро ударил в голову Андрею. Охима крепкую брагу сберегла для него. Свою чашу она только пригубила, поднимала так, для вида. Он это заметил, но ничего не сказал: пусть поступает, как знает, ему больше достанется. На Пушечном дворе ведь и в самом деле большой праздник - царь похвалил работу пушкарей-литцов; по гривне приказал выдать им. На душе весело. Пускай на воле мороз, зимняя погода! Пускай бесы воют в трубе да наметают сугробы поперек дороги. Здесь уютно. Охима ласковая, глаза ее блестят, сверкают; до самого сердца проникает их полный любви взор, а в печурке тлеют красные угольки. Тепло. Хорошо.

И опять Андрей заговорил о войне.

- Видать, самим богом так указано. И до Ивана Васильевича воевали, и теперь воюем. Русь крепка, неподатлива. Своего никому не уступит! Э-эх, Охимушка, дорогая, люблю тебя! Никому не отдам!..

Андрей ударил кулаком по столу:

- Слыхала? Телятьев, сукин сын! Порочил меня, батожьем сек, сгубить хотел, а ныне царю изменил... Ускакал, будто заяц, в Литву... Наш брат как был на Пушечном, так на нем и сидит, а бояре все с него утекли... Словно их корова слизнула.

Охима толкнула его:

- Буде. Што нам бояре? Есть они или нет - нам о них заботы мало. Прижмись покрепче!

- Врешь! - сердито крикнул Андрей. - Не забыл я, как меня, заместо Пушечного, плотничать послали... Кто?! Телятьев! Царь шлет в литейные ямы, а боярин гонит мост уделывать. Не забыл я, как он бродягу Кречета подкупил, штоб меня в лесу зарубить... За што? Што я - пушкарем был исправным, пожалован царским словом ласковым...