Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Молча, с почтительным вниманием слушала Григория Лукьяныча его дочь. Малюта зачастую расхваливал Марию на стороне, "зело кроткую, в священных писаниях искусную и к пению божественному навыкшую, крепкую постницу и молитвенницу".

Что может быть привлекательнее в отроковице?

Дочь Малюты была большою искусницею в прядении и вышивании на пяльцах.

Налюбовавшись ее рукоделиями, Григорий Лукьяныч поднялся из-за стола, помолился, поклонился "малым поклоном" сначала жене, потом дочери. Они ответили ему почтительно "большим поклоном".

В это время в сенях послышались чьи-то голоса. Малюта на ходу выпил ковш кваса и быстро вышел из горницы, а вернувшись, озабоченно сказал:

- Гонец государев!.. Еду во дворец. Собирайте меня!..

На дворе любимый Малютою конюх Нечай уже приготовил ему возок.

Оправился, помолился на иконы и вышел Малюта во двор, к возку.

Ночью было ветрено и подморозило.

Белее и приглаженнее стало кругом. Ближайший к Печатному двору сад настоящий хрустальный дворец. Про такой дворец сказывал сказку однажды Охиме Иван Федоров.

Выглянуло солнышко, блеснули ледяные веточки. Сегодня каждая уцелевшая от осени сухая былинка на оттаявшем краю оврага, каждый стебелек густого прутняка на задворье, каждое корявое деревцо под окном Охимы нарядные-пренарядные: в кружеве, в лебяжьем пуху, в серебре да алмазах... Овраг, что лежит у подножья каменных стен Печатного двора, похож на широкую чашу, в которой вместо браги пьянящее влюбленную душу Охимы тепло солнечного света...

Что это? Никак за ночь на репейниках распустились цветы? Уж не бабушка ли зима шутку подшутила? Да еще какие красивые цветы-то! Красивее летних: пестренькие - на одном цветке красный, белый, желтый и даже черный цвет. Они живые. Птички!

Лицо Охимы разрумянилось от мороза, осветилось улыбкой...

Охима с любопытством следила за маленькими, шустрыми нарядными птичками.

"Иглик-иглик, пюи, пюи".

Веселое щебетание птичек; небо чистое; Москва золотисто-бревенчатая, вся в теремах, в островерхих колокольнях; легкий, пахнущий накиданным близ сарая сеном воздух. Птичьи голоса будто говорят: "Скоро, скоро весна. Прощай, зимушка-зима!"

И в душе вера в жизнь счастливую, вечную, не знающую ни страха, ни горя...

О, если бы это и впрямь были цветы! Она сорвала бы один из них и подарила бы Андрею. Боярин с Пушечного двора не хочет отпускать его в Нарву... Глупый Андрей! Чего он злится на этого боярина? Опять он задумал идти с челобитьем к царю.

"Не пущу я его. Не пущу к царю! Пускай остается в Москве. Неспокойный он... Пошто ему море? Спасибо доброму боярину, спасибо, что отменил царев приказ".

Словно пестрые бабочки, порхают щеглы с ветки на ветку около Охимы. Крылья желтоватые с черными и белыми крапинками, лицо ярко-красное, щечки белые, затылочек черный; грудка и брюшко белое... Вот бы поймать и расцеловать!

Сегодня праздник на Печатном дворе.

Вчера была служба в приходе св. Николая. Иван Федоров и Мстиславец усердно благодарили бога за то, что умудрил он их закончить благополучную работу над книгой "Деяния и послания апостолов".

Молились все в Печатной палате. И она, Охима, тоже.

Первая своя, русская, печатная книга!

Сказал Иван Федоров, когда закончил печатание последней страницы:

- Слава тебе, господи! Да воссияет свет разума!

После обеда, вчера же, государь принимал у себя в палатах Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца. Милостливо допустил обоих к своей царской руке, наградил их царской благодарностью и вручил им по иконе святого князя Александра Невского в золотой оправе, да грамоты получили они через дьяка от великого князя и царя всея Руси.

Об одном грустили друкари: покойный батюшка митрополит Макарий не дожил до "Апостола". Немало приложил он труда к сему делу. Если бы не он, враги помешали бы.

Иван Федоров после приема у царя вчера сказал:

- Отныне врагов у меня станет еще больше. Много видел я озлобления и до сего, но не от самого государя, а от начальников, священнослужителей, вельмож и злых людей. Многие зависти, многие ереси они умышляли, хотяще благое дело во зло обратить и божие дело вконец погубить.

Раздумывая об этом, Охима вдруг увидела, что ворота распахнулись и двор наполнился толпою стрельцов. Одетые в красные, долгополые теплые кафтаны, перетянутые кушаками, стройные бородачи с секирами и саблями наголо вытянулись в два ряда от ворот до подъезда Печатной палаты.

Во двор с шумом въехал царский возок, белый, обшитый златоткаными узорами. Его окружали всадники, среди которых выделялся начальник государевой стражи, одетый в отличие ото всех остальных в черный, с одним рядом золотых пуговиц на груди, охабень, - Малюта Скуратов.

Охима в страхе бросилась к себе в избу. За ней помчался один из стрельцов. Он схватил ее: "Чья?"

Узнав, что она холопка Печатного двора, стрелец выпустил ее из рук, строго сказав: "Батюшка государь! На колени!"

Охима опустилась на колени.

Она видела, как из возка, поддерживаемый каким-то боярином, вышел царь Иван Васильевич в светло-голубой бархатной с соболем шубе. Молодое, обрамленное небольшою бородкою, лицо его было приветливым. Царь с ласковой улыбкой осмотрел выбежавших ему навстречу и ставших на колени печатников.

Потом Охима видела, как царь указал посохом на Ивана Федорова, и тот быстро поднялся, стал слушать царя, который ему что-то сказал.

Иван Федоров, поклонившись, пошел, сопровождая царя, впереди всех внутрь Печатной палаты.

На звоннице Николая Гастунского бойко затрезвонили колокола.

В глухой, обложенной камнем башне государевой Постельной казны чернец Никифор целую ночь метался в страхе: как и что скажет он завтра царю о книге "Азя-ибу-имах-лукат"*. Уже с месяц, как государь "тое книгу в казнах своих искати велел", но "доискатися ее нигде не могли". Уже и толмача, знающего арабский язык, привели на государев двор, а книги так он, Никифор, и не добыл. О морях будто в той книге много писано. Государь загорелся весь от радости, когда услыхал о том.

_______________

* "Чудеса природы".

На днях только Иван Васильевич похвалил его, Никифора, что-де с его легкой, никифоровской, руки получена рукописная книга словенского перевода "Синтагмы Матвея Властаря". Сам епископ романский Макарий переписал ее по поручению своего молдавашского господаря Александра, пославшего царю Ивану дружескую приветственную грамоту.

В последние дни царская книгохранильница пополнилась библией, беседами святого Иоанна Златоуста на евангелие Матфея, переведенными иноком Селиваном под рукою Максима Грека, житием преподобного Антония Печерского, греческим переводом деяний Флорентийского собора в бархатных досках* и многими "сербскими книгами"...