Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Он, Малюта, приказал бы колесовать таких, а царь Иван Васильевич знает их воровство и не казнит их, терпеливо сносит злое надругательство над его царскою совестью.

"До поры до времени надо и о Бельском помолчать. Ладно. Малюта свое возьмет".

Скрытое торжество овладело Малютою: в недрах пыточных подвалов он хозяин, он - царь и бог, он - суд божий, и никто не в силах помешать ему, даже сам государь.

III

- Так мир, друзья мои, устроен, - рассуждал, ковыряя в носу, дьяк Посольского приказа Колымет. - Кто опасен, того уважаем, шапки скидаем, тому угождаем. Кто беден и учинить беды нам не силен, на того и смотреть лень. А чего на него смотреть, коли на дворе у него петух да курица, а в доме грош да пуговица? И силы никакой в чину его нет.

- Видать, уж самим богом так установлено, - оживился толмач Алехин, низенького роста человек, у которого было несоразмерно с туловищем большое лицо и притом почти безбородое. - Обычай таков: сила закон преступает. Возьми Василия Грязного... штоб ему!

- Бывало, Макар гряды копал, а ныне в воеводы попал... Зазнается, бес! Што делать! Я бы в конюхи его не взял. А ныне шапку перед ним ломай.

- А я и на двор бы его к себе не пустил. Уйду я с племяшей к Курбскому. Висковатый не препятствует. Не хочу в Москве быть!

- А Кусков, а Малюта?..

- Григорий Лукьяныч хоша думный человек, да башковит и хозяин благочестивый, при своей невиданной лютости, а те ведь - сущая тля!.. Григорий Лукьяныч - неча греха на душу брать - домовит, рассудителен...

- Сволочь! Душегуб! Чего уж тут хвалить? Кровопивец.

- А Басманов Федька?

- Сукин сын! Содомлянин.

- А его родитель, Алексей?

- Лицемер. Продажная душа.

- А Щелкалов Андрей?

- Бес! Настоящий бес. Всех обманывает: и нашего царя, и чужих королей... Совести нет ни на грош.

- А его брат, Василий?

- Гад ползучий... Прихвостень!

- А князь Афанасий Вяземский?

- Дурак дураком, а важничает. Молодец среди овец.

- А Годунов Борис?

- Не пойму его. Будто лучше их. Молод, зелен - не разберешь. Апосля увидим. Не похож он на них.

Подьячий Васильев, сидевший до того молча, сказал:

- Полно вам, голуби. Кого осуждаете? Из таких же они, как и мы. Подними нас в звании, и мы нос задерем. На бояр зол я, на вотчинников вот что! Погорелец я. Скитаюсь, бедный, с женишкою и детишками по чужим дворам мыкаюсь. Сам-шест, а есть нечего, пить нечего, и платьишком ободрались, и ребятишки мои от скудости бродят по миру и кормятся именем христовым, а князья да бояре великим яством объедаются, в богачестве отолстевают, и денег у них множество, и землю у иного ни обойти, ни объездить... Роптать на новых царевых слуг непристойно нам, таковым же...

Разговорились дьяки по душам, без опаски; в этой горнице Посольской избы сидело только трое дьяков, подьячий и старый татарин - сторож, дремавший в углу, около печки, с секирою в руках. Молодежь на войне старики в ходу стали. Татарин! И по-русски-то говорить не умеет, чего он поймет. Колымет и за человека-то его не считает, как вообще не считает за людей тех, кто ниже его по службе. Больше того, самый русский народ он поднимает на смех и любит исподтишка посудачить о неустройствах в Московском государстве с приезжими иноземцами, - благо знает чужеземные языки.

В этом не сходился он с Алехиным, - наоборот, презиравшим иностранцев, говорившим о них, что-де они своекорыстны, особенно те, что лезут на службу к царю. Алехин ненавидел немца Штадена, избегая его. Колымет свел самую тесную дружбу со Штаденом и его друзьями. Одно только его смущало - подозрительная близость Штадена к братьям Грязным. "Впрочем, леший с ним! Все одно, скоро еду в Юрьев, к Курбскому".

С большой осторожностью, полушепотом, заговорили дьяки о подготовке кораблей для Керстена Роде. Иван Васильевич ссылается на английскую королеву, - она-де не чуждается принимать на службу корсаров. Френсиса Дрейка, закоренелого пирата, она жалует, держит в почете... "Разве гишпанские, голанские, польские, немецкие и иные пираты не пользуются поддержкою своих правительств?" Морской разбой стал политическим делом в Европе. Корсары не только грабят встречные суда чужестранцев, но и захватывают чужие земли в теплых странах и приносят их в дар своим государям... Именитый лорд Томас Кобган со всеми своими сыновьями занимается разбоем, даже королеву не слушает...

Иван Васильевич на днях обратился к польским дьякам с речью:

- Знает ли кто-либо в христианском мире, чтобы русские люди ходили по морям, хватали бы и грабили торговых людей иных стран? И теперь не ради поживы чужим добром принял я атамана Керстена Роде на свою службу, а ради защиты от морской тати своих русских, торговых людей и гостей иноземных...

Дьяки очень хорошо понимают, в чем тут дело, но поймут ли его, государя, иноземные владыки?

Колымет насмешливо махнул рукой:

- Чего уж оправдываться? Как говорится: "Всякий поп по-своему поет". Поделом нашего государя Змеем Горынычем на весь мир огласили... Как-никак с разбойником дружбу свел, у всех на глазах.

Алехин покачал головой, сокрушенно вздохнул:

- Дожили! Видел я его... Василий Грязной его словил... Смотреть страшно. И вот наши посудины в море поведет. И без того немецкие князи на весь мир галдят о "московской опасности", а тут и вовсе на стену полезут. А главное - свои у нас есть мореходы пригожие. Обошлись бы!

- Герцог Георг Иоганн Фельденский из Элькоса уже бил челом своему императору, чтоб пойти войною на царя...

- Того еще не хватало... Мало у нас ворогов!

- Господь ведает, што будет. Уберусь-ка я с племяшей подобру-поздорову в Юрьев на службу к Курбскому, - вздохнул Колымет.

- А меня в Нарву отсылают, - сказал Алехин. - И то слава богу.

- Братцы! Чего уж тут! Вишневецкий и тот сбежал к королю.

- Тише, тише! - зашикал Алехин. - Кто-то идет.

В Посольскую избу вошел друкарь-печатник Иван Федоров. Низко поклонился дьякам. Они не ответили. Колымет подумал: "Тоже царский прихлебатель". Дьяк Алехин недовольно засопел носом: "Ах ты, сермяжная посконщина". И все втайне пожалели, что выгнать посохом его из избы нельзя - до царя может дойти. А царь только на днях его расхваливал за "Апостола". Бояре его после того на дух не пускают. Что он за человек? За что царь-государь жалует? Книги? "Апостол"! А что в том толку, какая корысть? Не нужны они. Обходились и без них. Дьяки и без федоровских книг довольно грамотны. Доход отбивать у переписчиков? Ах, пес!

Колымет не сдержался и крикнул:

- Эй, Змаил, чего спишь?.. Не видишь, чужие лезут.

Татарин встрепенулся, вскочил, ухватился за секиру.

- Ладно... Сиди!.. - махнул рукой Колымет. Цель была достигнута, печатник смущенно произнес:

- Прощенья прошу... коли не вовремя.

И низко, до пояса поклонился.

- К Борису Федоровичу Годунову шел яз... будто их милость изволили в Посольскую избу жаловать?