Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Вслед за послами, немного поодаль, нестройною толпою двигались верхами посольские люди всех возрастов и званий, одетые пестро, богато.

Иван Васильевич, окруженный ближними боярами, дожидался послов на троне в Брусяной избе*.

_______________

* Брусяной дворец.

Навстречу послам вышли ясельничий Петр Зайцев, строгий, богатырского сложения седовласый старец, глава Посольского приказа и печатник*, грузный волосатый толстяк Иван Михайлович Висковатый, да дьяк Посольского приказа Яков Григорьев. В сопровождении их послы, почтительно склонив головы, вошли в Брусяную избу, а за ними последовали и королевские дворяне.

_______________

* Хранитель государственной печати.

К трону подвел их обладатель самого почетного придворного звания окольничьего - высокий, статный Афанасий Андреевич Бутурлин.

Низко поклонились послы царю.

Юрий Ходкевич громким голосом в глубокой тишине прокричал государю поклон короля Сигизмунда-Августа.

Царь неторопливо приподнялся, держа в одной руке скипетр, в другой державу, как-то сразу вытянулся во весь свой громадный рост и замер на месте, сверкнув широко раскрытыми глазами.

- Брат мой Жигимонд-Август здоров ли? - спросил он, глядя сверху вниз на послов.

Ходкевич ответил по-русски:

- Божиею милостью, мы поехали от своего государя, а он был здоров.

Иван Васильевич приветливо кивнул головой, допустив послов к своей руке. Послы подали ему королевскую грамоту. Царь тут же передал ее своему самому приближенному дьяку Андрею Васильеву.

Ходкевич, Волович и Гарабурда по очереди доложили царю то, о чем им было наказано их королем. Иван Васильевич, внимательно выслушав, спросил, всё ли они сказали. Тогда Ходкевич подал царю письменный посольский доклад. Не читая, царь передал и его тому же дьяку Васильеву, стоявшему около трона.

Послов усадили на приготовленные для них места.

Один из дьяков принялся громко выкрикивать по списку имена посольских дворян, удостоенных лобызания царской руки.

Когда церемония окончилась, царь сказал:

- Юрий, Григорий, Михайла, будьте при нас, у стола!

Послы встали и низко поклонились.

Дьяк прокричал имена польско-литовских дворян, приглашенных к царскому столу.

Обед состоялся в Набережной избе, в простой обстановке.

Во время трапезы царь тихо, как бы между прочим, сказал Ходкевичу:

- Лифляндская земля - извечная вотчина князей русских и ни в которых перемирных грамотах за братом нашим не писана... а Нарва - старинный русский город Ругодив... Берем свое, а не чужое.

Дьяк Висковатый в то же время нашептывал в ухо охмелевшему Гарабурде:

- Лифляндская земля - вотчина нашего государя, ибо в лето шесть тысяч пятьсот восьмое прародитель его, великий государь Юрий Ярославич, самодержец Киевской и всея Руси и многим землям государь, ходил на тое землю ратью и пленил ее, и в свое имя град Юрьев поставил, и тое землю взял на себя, и от тех мест и до сих пор та земля русскому царству принадлежит.

Ходкевич слушал царя с растерянной улыбкой, молча.

Гарабурда тоже не противоречил Висковатому.

А поодаль от царева места гудел в ухо пану Воловичу преданнейший царю слуга Бутурлин:

- Государь будет требовать, чтобы выдал король изменников-перебежчиков... без того не может быть и перемирной грамоты...

Пенилось вино. Играли гусельники. Хмелели паны и их слуги, а слово: "Нарва" то тут, то там вдруг проскальзывало в хмельных речах ближних к царю бояр и воевод, и звучало оно грозно, каленым острием касаясь слуха польских панов.

Много дней совещались польско-литовские послы с московскими посольскими людьми и ни к чему не пришли. Для передачи королю Сигизмунду была вручена грамота, в которой царь требовал "не вмешиваться Польше в государевы прибалтийские дела"; далее он требовал признания польско-литовским королем за Иваном Васильевичем царского титула, затем выдачи ему перебежчиков-изменников, чтобы совершить им строгий допрос и наказать их. Царь требовал также запрещения польским пиратам нападать на торговые суда, уходившие в море из Нарвы, и на иноземные корабли, шедшие в Нарву.

По окончании бесед с послами Иван Васильевич с грустью сказал своим посольским дьякам:

- Надежи немного на короля. Коль он из рук панов власть получил и умом их живет да императора немецкого слушает, какой же он есть владыка в своем государстве?!

Послухи Малюты Скуратова вызнали тайно у посольских слуг, будто Сигизмунд хитрит - на тайном совете с немецкими князьями в Вильне будто бы он поклялся положить конец "нарвскому плаванию", и пиратов он не только не сократит, а умножит.

В русском народе не напрасно сложилась поговорка про него: "Спереди лижет, а сзади царапает".

Однако государь после отъезда послов сказал боярам:

- А все же Нарва была и будет нашей. Так предуказано нам самим богом и завещано предками!

III

В сводчатом овале горницы, именуемой Угловой, сумрачно.

Вокруг лампады колышется сотканное из зеленоватых нитей воздушное кружево; серебряные цепи ниспадают с потолка струйками изумрудной капели.

Минута сурового молчанья, того молчанья, когда мысли значительнее, крупнее слов.

Два мужественных, неподвижных лица освещены отблеском лампады. То царь Иван Васильевич и только что прибывший из Пскова князь Андрей Михайлович Курбский.

- Уставать я стал, князь, уставать! - тихо говорил царь. - Литовские послы утомили. Много дней сходились мы, но, когда правды нет в сердце, слова пусты... Король лукавит. Пошто держит он у себя моих холопов, изменников? На что ему Тимоха Тетерин, Телятьев, Павшин? Чего ради держит он подлых иуд?! Выходит, они ему друзья, а царь нет?! Стало быть, на языке у него мир, а в сердце война. Требовал я выдачи изменников не ради казни, но чтоб испытать дружбу Жигимонда... Кабы он был мне друг и брат, не променял бы он меня на моих неверных слуг! Ныне мне открылось его коварство... И я знаю, куда наши кони ступят.

Курбский недоверчиво покачал головою.

- Так ли? Молва идет, что-де Жигимонд томит в железах, в подземелье, тех твоих неверных слуг и обиды им чинит великие, пытки лютые...

- От кого слыхал ты? - тихо спросил, разглядывая перстень на своем пальце, Иван Васильевич.

- Странник один, чернец, побывал у нас во Пскове.

- Схватить бы надобно такого!.. Лжет он!.. Взяли вы его?

- Архипастыри псковские его приютили... В Новгород будто бы ушел...

Иван Васильевич промолчал.

- Я пытался его схватить, да святые отцы не дали... - как бы оправдываясь, произнес Курбский.

- Святые отцы живут небесами... А воевода повинен жить землею. Митрополит Даниил писал о жизни: "Вся - паутина, вся - дым, и трава, и цвет травный, и сень, и сон..." Бывают дни, князь, поддаюсь и я той скорби... Поп Сильвестр внушал мне: "Житие-де сие прелестное, яко сон, мимо грядет..." Но царю ли быть слабым? Нет, князь, жизнь - не сон! Проспать жизнь медведю и тому не дано... А царю и его воеводам - и вовсе... "Яко сон!", "Яко сон!.." Пустошные слова!..