Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

Царь с усмешкой махнул рукой.

- Великий государь! Сильвестру недаром жизнь чудилась сном. Незнатный, малый человек, он стал первым вельможею у царя. Это ли не сон?! Столь чудесная перемена, государь, казалась ему сном. Не будем судить его! Не будем поминать ни Сильвестра, ни Адашева... Скажу нелицеприятно: твоя государева мудрость, твоя царская прозорливость не без пользы приблизили к тебе обоих; честно послужили они тебе, государь, в иные времена... Боюсь греха осуждать их в угождение тебе, как то делают льстецы!

- Ты говоришь: не будем поминать... А я говорю: помянем усопшего Алексея... Бог ему судья! - громко, с сердцем, произнес Иван Васильевич и быстро поднялся с своего места, а за ним и Курбский. Царь прочитал вслух молитву. Оба усердно помолились об умершем в дерптской тюрьме бывшем царском советнике Алексее Адашеве.

- Глупый да малый могут думать, будто хотел я зла Алексею!.. Я не хотел того, но иного исхода господь не указал мне.

Царь нахмурился, молча сел в кресло.

Курбский тоже сел в кресло, хмурый, задумчивый.

- Ну, что же ты приуныл, Андрей Михайлыч?

- Дозволь, государь, молвить слово.

- Говори.

- У каждого правителя, у военачальника и даже у холопа - свои пути в жизни. Не суждено, батюшка Иван Васильевич, всем людям быть по едину образу. Можно ли за то их осуждать и казнить? Звезды блестящие, небесные светила, и те разным движением обращаются, и не сам ли творец мира определил им так?

Внимательно вслушивался царь в слова князя Курбского. После недолгой разлуки с князем теперь царю были не только не по душе суждения его, Курбского, но и показались они ему какими-то устарелыми, нудными. Да разве он - царь всея Руси - судит и казнит своих слуг за то, что они инако мыслят? Курбский лучше кого-либо должен знать, что нет. Нет! Не за это царь наложил опалу и на Сильвестра, и на Адашева. Князь Курбский, опытный воевода, знает, что ливонский город Ринген был взят немцами на глазах у стоявших сложа руки воевод-князей Михаила Репнина и Дмитрия Курлятева. Защитники города были истреблены немцами на глазах у царских воевод. Курбский понимал, что повинны в падении Рингена Репнин и Курлятев, а когда он, царь, наложил на них опалу, тот же Курбский заступился за них. Царь внял его голосу и простил неверных воевод. Так было! И после того князь учит царя, что не надо-де казнить инако мыслящих?

Курбский умеет говорить умно и красиво. Царь это знает. Он речист, любит, чтобы его слушали и восхваляли. Друзья, товарищи славословят его за красноречие. Но можно ли тешиться царю красноречием своего слуги, когда говорят пушки и звенят мечи! Сам он, царь, любит говорить, любит и слушать, но не того ждет от воевод государь, когда царству угрожают четыре державы. Вот и теперь: "разные пути небесных блещущих светил..." Что это? У московского царя один путь - путь к морю! И все его воеводы и холопы и весь народ должны идти этим же путем.

- Звезды блестящие не всуе блестят. Они радуют взор не токмо царя, но и черносошника-бедняка, и злосчастного бродяги, и всякой твари... закончил свою речь Курбский.

- Знаю, князь, словоохотлив ты, однако не всех радуют блестящие звезды, не радуют они ночную тать. Вору небесные светила не нужны... и скипетродержатели не по сердцу худым людям. Не всем во здравие моя власть... Ворам и предателям она в тягость, а царству на пользу. Не так ли? - стряхнув сбившиеся на лоб волосы, тихо рассмеялся царь.

- Истинно, государь-батюшка Иван Васильевич!.. Воры света боятся... а царство твое единою властью крепко!

- Изменники тоже света боятся... Не так ли?

- Да. Изменники тоже... - добавил Курбский. - Нет худшего греха, нежели измена своему государю и своей отчизне!

- Коли так, слушай, князь! Лифляндия - моя, и скорее государь ваш в гроб сойдет, нежели отдаст литовскому либо свейскому королю ту приморскую землю. Ставлю я тебя воеводою над нашим прадедовским городом, славным Юрьевом. Он - сердце земель лифляндских. Токмо я да ты достойны быть воеводами в том граде. Кому доверю его, кроме тебя? Одному тебе, князь. Из Юрьева мы будем грозить всем врагам на западе. Ты видишь, как верю я тебе, ради твоей прямоты.

Курбский приподнялся и низко поклонился.

- Спасибо, великий государь! Мудростью увиты все дела твои. Крест целую тебе, отец наш, клянусь до гроба служить тебе верою и правдой!

Иван Васильевич в раздумьи тихо сказал:

- Эх, князь, как мы с тобою славно Казань воевали? Помню тебя... бесстрашного. Спасибо! Да наградит твое потомство господь вечною славою за твою верность царю и за службу. С такими воеводами, как ты, бог поможет нам одолеть врагов. Царство без преданных царю слуг, как чаша без вина. Никогда не гневался я на твои смелые речи.

И, указав Курбскому на кресло, Иван Васильевич продолжал:

- Дело у меня великое задумано. Сам хочу вести войско в Ливонию... Летом... Голову сложу на полях брани, но моря не уступлю... Далекие предки наши ходили по морям и вплоть до Царьграда... Издревле наш народ любил мореходство. Вспомни Олеговы, Святославовы ладьи?! Славно справились князья с морскими пустынями. Так нам ли отстать от тех наших предков?

Царь поведал Курбскому о своих переговорах с послами короля Сигизмунда и о тайных своих замыслах: как и куда поведет он свои полки, и о том, что задумано им на севере Эстляндии, близ Ревеля, и на западе, где уже хозяйничают гетманы литовские.

Сильный удар Иван Васильевич готовил нанести Польше со стороны Смоленска, чтобы отвлечь королевские войска от Риги. Сам же намеревался внезапно двинуться против Риги. Он назвал имена тех князей, кому он доверяет, кто будет ему помощниками в походе, и тех, в ком сомневается. Упомянул воевод, которые будут старшими в русском войске, и тех, коих он намерен отозвать в Москву. Рассказал и о привозе в Россию англичанами нужных военных изделий через Студеное море, о пристани, сооруженной в Архангельске, и о том, что сделано на Пушечном дворе.

- Ледяное море верно служит нам... Хвала благости всевышнего! В студеных просторах мы - хозяева! Оттуда мы возьмем корабленников и на Западное море.

Царь порывисто поднялся со своего места. Горячие и страстные слова его, нарастая, сливались в поток гнева и огненной ненависти к зарубежным врагам.

Он говорил о том, что польские пираты мешают нарвскому плаванию, но что он, царь, на разбойников тоже пустит разбойника... Нашелся такой, которому ведомы все повадки польских пиратов.

Курбский, почтительно склонившись, с затаенным дыханием, слушал его то громкий, басистый, то тихий, усмешливый голос, а порою и злобный шепот, если речь шла о ненадежных боярах. Лицо царя преображалось; могучим размахом руки указывал он в сторону окон, выходящих на запад, когда начинал говорить о предстоящих боях, о славных подвигах, к которым он готовил свое войско.