Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

- Полно, доченька, не убивайся, моя болезная!.. Худо, слов нет, худо сделала ты, ну, да, бог даст, уладится! Сойдетесь опять с Василь Григорьичем.

Усадил ее на скамью рядом с собой:

- А где же матушка? Что же не видать ее?

- В опочивальне она, батюшка... - рыданья помешали дальше говорить.

- Буде, буде тебе! - строго сказал отец. - Бог милостив, все переменится, все станет по-христиански... Не кручинься, родная...

Ласковый, тихий голос отца несколько успокоил Феоктисту. Она перестала плакать.

- Схожу я к нему, да по-христиански побеседую...

Феоктиста, волнуясь, но без слез, перебила отца:

- Не ходи, батюшка; три года я терпела и николи вам не говорила о моей злосчастной судьбине. Не лежало сердце вас беспокоить... Таила в себе, а ныне конец пришел, хочу руки на себя наложить! Пускай бог его за меня накажет.

Истома в страхе вскочил со скамьи:

- Что ты, что ты, доченька! Не греши. Не говори этого! Где же это видано, чтобы христианская душа над собою такое беззаконие учиняла!.. Господь с тобою, не порча ли какая прилипла к тебе? Не сглазил ли тебя кто, доченька?

- Убейте меня, живой в землю положите, а не вернусь я к нему!.. вскрикнула Феоктиста, выпрямившись. - Нет! Нет!

- Уймись. Что ты, матушка, Христос с тобой. Поведу я тебя утресь к знахарке, приворотным зельем околдуем его, - тужить учнет о тебе, высохнет, места себе не найдет без тебя...

- Батюшка, добренький мой, ходила я, и не единожды, и не дважды, много раз хаживала, осквернила себя колдовским гаданием, - а все то же, что и было, не изменился он... Такой же лютой, бессердечный он, что и был... Не любит он меня, и никакое зелье не помогает... Да и я уж охладела к нему. Бог с ним!

- Поможет... Поможет!.. Не всякая ведунья то слово знает. Пойдем со мною утресь к Варваре... Она хорошая, добрая, увидишь сама. Пойдем, доченька. Не упрямься. Глупая ты, не знаешь. Единое мое дитя ты, - не позволю я никому обиды тебе чинить. На всех управу сыщу. До самого батюшки государя дойду!..

Феоктиста крепко прижалась к отцу.

- Боюсь я, родимый мой!.. - тихо, дрожа всем телом, молвила она. Озорной он. Прости господи! С разбойниками дружбу свел... Никого он не слушает, никого не опасается... Сам царь Иван Васильевич балует его... Чую беду!

- Голову сложу на плахе, а измываться над дочерью не позволю никому, хучь бы и самому царю! - гневно воскликнул отец, порывисто вскочил со скамьи. - Не таков Иван Истома Крупнин, чтобы перед безбожниками и питухами голову склонять. Моя сабля, коли к тому нужда явится, свое слово скажет!

Глаза его сверкнули гневом.

Он указал на икону:

- Бог нас рассудит! Ужо увидим.

Феоктиста испуганно замахала на него руками:

- Страшно, батюшка!.. Не человек он, а бес. Злодей он от роду, остерегись его, батюшка. Не трогай его...

Кат Федька - Черный Клюв - даже спал со смеющимся лицом. Чему он смеялся во сне, никто из его товарищей, катов, понять того не мог. Днем на пытке либо казни, - понятно. Ведь они и сами часто смеялись над тем, как барахтаются, пробуют сопротивляться те, кого пытают; как они просят пощады, поминая "дочек", "сынков", "матушек", "батюшек"... Зло разбирает на их непокорство и слезливость, а Черный Клюв словно образину шутовскую напялил на себя... "Отделает" за день прихвостней Курбского князя десятка с два, и все шутя, спокойно, словно бы с детками своими на дому играет: ласково приговаривает, пальцами прищелкивает. Сам Малюта Скуратов диву дается: "Смехотвор ты, сукин сын Федька. С чего бы?" А он ему в ответ: "Праведников райских рожаю!"

Сегодня ему досталась пытка над боярином Овчиною-Телепневым Дмитрием Федоровичем.

Высокий, курчавый, с насмешливыми глазами, боярин Овчина шел бесстрашно на пытку, а в палача даже плюнул.

Малюта допрашивал его:

- Пошто ты, Митрий Федорович, позорил государя?

- Позор не от нас, а от вас... нечистая сила!

- Но не ты ли болтал по вся места о порочной жизни государя? Не ты ли болтал о том, что царь - грешник великий, и питуха, и содомлянин?..

- Не говорил я никогда подобного... А што плохо, про то весь народ знает и говорить о том непошто.

Малюта захлопал в ладоши.

Вошел сын Алексея Басманова, красивый, курчавый юноша.

- Скажи-ка, Федя, не упрекал ли тебя в чем оный боярин, Митрий Федорыч?

- Упрекал... Будто батюшка государь погряз в "содомском грехе" со мною, - бойко ответил Басманов.

Малюта уставился исподлобья тяжелым, свинцовым взглядом на Овчину. Некоторое время молчал, раздувая ноздри.

В каземате все притихли.

Думал Малюта.

Палачи стояли кто с клещами, кто с бичами в руках.

Заговорил Овчина:

- Это ли выслужил я на старости лет? Ах вы - лиходеи!

- А князю Курбскому не ты ли на государя жалобился?

- Нет. Не я.

В подземелье раздался шум многих шагов.

Освещаемый факелами, в каземат быстро вошел царь, плотно окруженный дворянами и дьяками.

- Здорово, князь!.. - приветливо кивнул он Телепневу-Овчине.

- Бог спасет тебя, великий государь! - низко поклонился боярин.

- Пошто попал ты в гости к Малюте Скуратову?

- Не ведаю, государь.

- Попусту обеспокоили боярина. Бедный! Не стыдно ли вам, глупые, безвинно над человеком глумиться? Отпустите его! Полно, боярин, тебе тут прохлаждаться. Пойдем-ка ко мне в гости... А на них плюнь... Ну их!.. Это бесы, бесхвостые бесы!..

Иван Васильевич сердито плюнул в сторону палачей и, взяв под руку боярина Овчину, вышел с ним из каземата.

Дорогою ласково сказал Овчине:

- Не стыдно ли и вам, друзья, обижать царя? Царь вас жалует, царь вас холит, а вы втайне проклинаете его, и того хуже...

Овчина сказал:

- Ложно то. За царя богу молятся... Вот что.

Вечером Иван Васильевич устроил у себя веселую пирушку, приказал явиться во дворец и князю Телепневу-Овчине. На столе круглые караваи из муки крупитчатой, рыбные и мясные соленья, телеса свиные, сотовые меды, сахары красные и многие иные яства, а между ними - кувшины и чарки серебряные. Вина: романея, фряжские; ренское и пиво мартовское, - не перечислить всех напитков.

Иван Васильевич, хотя и смеялся, и шутил за столом, но глаза его не смеялись... Он беспокойно посматривал по сторонам, приказывая слугам усердно угощать Овчину.

Когда боярин захмелел, царь сказал ему:

- Мои князья того не удостоились, чего ты. Уж ты ли, Дмитрий Федорович, мною не обласкан? Ну-ка, слуги верные, покажите моему верному боярину новые заморские вина... Сведите его на погребец. Дайте ему отведать за мое здоровье лучших фряжских вин.

Князь Телепнев-Овчина поднялся из-за стола.

Отвесил низкий поклон царю:

- Спасибо, великий государь, батюшка Иван Васильевич, за хлеб, за соль!

- Бог спасет! - побледнев, каким-то чужим голосом произнес царь.

Мимо столов, за которыми сидели бояре, князь Телепнев-Овчина прошел с гордо поднятой головой. На своих спутников - дворян - смотрел с нескрываемым презрением: