Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 2, Море)

- Скрывает он... Чую недоброе... Подлинные заводчики за его спиной... Он - глупец, невежда! Государь приказал беречь его для медвежьей потехи...

Вошел Григорий Грязной.

- Ладно ли, Лукьяныч?

- Молчи! - тяжело вздохнув, покачал головой Малюта. - Давай рассудим: как же он попал в дом к Истоме?

- Ты ли меня спрашиваешь? - рассмеялся Григорий.

- Што я знаю, то и знаю, а ты отвечай мне. Начальник я тебе или нет? Не забывай, братец, кто ты! - сердитый взгляд Малюты смутил Грязного. Коли што, и все заслуги твои полетят к бесу!..

- К тому я говорю, што неверный человек Истома. Спроси брата Василия, он тебе скажет, каков тот Истома. Ненадежный он слуга царю.

Малюта удивленно посмотрел на Грязного.

- Так ли?

- Василий послал с царевой грамотой в Устюжну человека за рудознатцами, а он через цареву опасную грамоту убил того человека.

- Убил? - озадаченный словами Грязного, удивленно переспросил Малюта.

- Убил, своею рукою самовольно убил. Свидетель есть!

- За што?

- Спроси его сам. Не поймем мы. Схвати Истому, пока не поздно. Ведь он телохранитель государя! Опасно!

- Слушай, Гришка! Ты дворянин, служилый человек, тож Истома дворянин, и негоже поедать друг друга... Нет ли кривды, пристрастия в тех твоих словах? Мы, дворяне, слуги государевы, отвечаем перед богом и царем головою и наиначе за совестливые, правдивые доношения на товарищей.

Григорий поклялся, что он не кривит душой, а говорит сущую правду.

Малюта продолжал пытать глазами окончательно растерявшегося Грязного.

- Поостерегитесь вы у меня с Васькой, горе вам, ежели Малюту обманете! Задушу своими лапами. Пощады не ждите!

- Помилуй бог, Григорий Лукьяныч. Когда же мы тебя обманывали? Што ты, што ты! - пролепетал Григорий, побледнев.

- То-то! - успокоился Малюта. - Такая чертова паутина кругом и без вас, што и сам-то себе я не всегда верю. Запутали нас и предатели и доносители! Иной раз, случалось, в угоду литовскому королю порядливых воевод в измене винили... Было и такое. Федьку Мерецкого держу в каземате за ложный извет. Себя не спас, а других погубил. Берегитесь! Вороги коварны, губят нужных государю людей нашими же руками. Грех подстерегает нашего брата на каждом шагу. Будь дворянином, а не сумой переметной, Гришка!

Грязной, слушая речь Малюты, покраснел, опустил голову. Никогда раньше не задумывался он над тем, кто нужен государю, кто не нужен. Он думал о том, кто полезен ему, Грязному, и кто бесполезен, с кем дружить, а кого сживать со света, ради своей выгоды. "Жизнь человеческая коротка для себя только и пожить. Только для себя. И царю служить верно тоже только ради себя, ради своей пользы, все ради своего благополучия", - так постоянно думал Григорий.

- Ну, чего же ты нахохлился? Не забодать ли меня собираешься?

- Бог с тобой, Григорий Лукьяныч. Задумался я - и чего людям надобно, что они ищут, кривя совестью, поганя свою душу?

- Не мудри, дядя, - погрозился на него пальцем Малюта. - Знаю я вас всех! Все вы мудрите, любите красно говорить и вздыхать к делу и не к делу. Курбский больше всех мудрил, да и сбежал к королю. О чужих грехах думаете, а своих не замечаете. То-то, Григорий, запомни, - государю служим... Не польскому королю, а своему государю. Дворянский род не позорьте.

- Пущай сам Василий тебе расскажет про Истому. Ему то дело ближе, обиженно произнес Григорий, пятясь к двери: "Какие глазищи у Малюты! Словно у дьявола. От роду душегуб!"

- Посылай Ваську. Покалякаем с ним, што он знает про Истому.

Григорий Грязной поклонился и быстро выскочил за дверь.

Государев обоз подвигался медленно. Оттепель мешала.

Зима в этот год долго не могла установиться: навалило вдруг уйму снега, а затем хлынули дожди, обратили землю в мокрое месиво. Небывалое дело - реки вскрылись. Дороги стали окончательно непроезжими.

Пришлось две недели просидеть в Коломенском. Государь волновался, но внешне был сдержан, молчалив. Семнадцатого декабря царь приказал, невзирая на бездорожье, ехать дальше. Он выказывал крайнее нетерпение.

Еле-еле передвигая ногами, лошади через силу тянули по грязи и болотам возки и сани в направлении к Троице-Сергиеву монастырю. В селе Тайнинском, не доезжая до монастыря, однако, пришлось дать отдых себе, людям и коням.

Древний Троице-Сергиев монастырь встретил царя с подобающей торжественностью, но Иван Васильевич велел прекратить праздничный колокольный звон и церемонию встречи, заменив все это строгими молитвенными буднями.

Только к Рождеству царев поезд прибыл в Александрову слободу, где его дожидались посланные ранее стрельцы и дворцовые слуги. Здесь же находился и Никита Годунов, и сотник Истома Крупнин со своими стрельцами.

В закрытом наглухо черными занавесями возке тихо проследовал царь Иван Васильевич по узким грязным улочкам слободы, сопровождаемый телохранителями. Они грозно окидывали своими взглядами робкие толпы выбежавших встречать царя слобожан.

У ворот царской усадьбы собралось одетое в полное облачение духовенство. Иван Васильевич миновал его, не выходя из возка, благословляемый слободскими пастырями.

Расположившись в дворцовых покоях, царь приказал своему духовнику отслужить молебен. После этого, наедине с царицею сказал:

- Ну-ка, государыня, посмотрим, как управляются бояре без царя и велика ли у народа любовь к государю!

- Воля твоя, батюшка Иван Васильевич. Поступай, как то бог тебе укажет, - ответила царица, недовольная переездом из Москвы в Александрову слободу, но боявшаяся возражать царю.

- Со стороны виднее станет, кто прав и кто виновен, - добавил царь Иван, втайне чувствуя, что царица не понимает его.

- Малюта правду сыщет... Лгать не станет мне.

Царица молчала.

V

Москва содрогнулась от грозного гула набатов. Люди в страхе выбегали из домов, прислушивались. Соседи растерянно спрашивали друг друга, что такое, с чего бы такая страсть? Улицы наполнились народом, несмотря на ранний час. Изо всех уголков Москвы потянулись любопытные к Красной площади. Куда же больше? Там все новости. Скакали верховые, неистово бичуя коней. Купцы в санях; из меховых воротников виднелись их мясистые красные носы и тревога, застывшая в беспокойных глазах. Накануне выпавший снежок улучшил санный путь. Воздух свежий, мягкий; все бело кругом, глаза режет, когда окинешь взглядом оснеженные улицы, кровли, огороды. Оживились у церковных оград взбудораженные многолюдством нищие, затянули полным голосом: "Богоотец пророк Давид..." Раскачиваясь всем телом и нетвердо стоя на ногах, протягивали они шапки прохожим. Бойко бежали монастырские лошаденки Петровской и иных обителей. Похлестывали их, привскакивая на их спинах, верховые чернецы, а позади, угрюмо опустив головы, утонув в ворохах сена, тряслись в санях игумны.