Юлиус Белох - Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Солнце на своем пути разгоняет туманы; на языке мифа это значит, что солнечный герой одерживает блестящие по­беды над всякого рода чудовищами или над враждебными ему великанами; отсюда подвиги Геракла, Мелеагра, Беллерофонта. Но как солнце вечером исчезает во мраке, так и солнечным героям часто суждена лишь короткая жизнь; та­кова судьба Бальдура и Зигфрида на севере и Ахилла у гре­ков.

Но разве солнце действительно умирает вечером? Не то же ли солнце светит нам снова каждое утро? Это представ­ление также нашло себе выражение в мифе. Тот, кто живет на восточном берегу моря, видит заходящее солнце отра­женным в воде. Отсюда возникло сказание о золотом челне, в котором Гелиос ночью возвращается через океан в страну восхода, чтобы утром снова начать свой дневной путь. По другой версии того же сказания, Ясон — спаситель — по­хищает у дракона тьмы охраняемое им „золотое руно" и уво­зит последнее на своем солнечном корабле „Арго" в Грецию. То же самое представление лежит в основе мифа о странст­вованиях Одиссея: он также сходит в подземное царство, и волшебный корабль феакийцев увозит его во время сна на родину, где он своими стрелами, не дающими промаха, уби­вает женихов, которые во время его отсутствия преследова­ли его жену.

Но что заставляет солнце ежедневно, не зная покоя, со­вершать свой путь по небу? Очевидно, какая-то принуди­тельная сила; Гелиос несвободен, он служит какому-то гос­подину. И эта черта характерна для солнечных героев; как Зигфрид служит королю Гунтеру, так служат Геракл Эврисфею, Ясон — Пелию, Ахилл — Агамемнону, Персей — Полидекту; в сказании об Одиссее также сохранились следы этих служебных отношений.

Здесь не место хотя бы вкратце излагать разнообразные до бесконечности космогонические мифы греков, тем более что их первоначальный смысл лишь в немногих случаях мо­жет быть установлен с уверенностью. Дело в том, что духи, которыми народная фантазия населяла все тела природы, все более отделялись от своей материальной основы, и в конце концов народ утратил всякое представление о связи между естественными явлениями и созданными для их объяснения мифами. Уже творцы эпоса не понимали истинного смысла мифов. Естественно, что в древние сказания проникло мно­жество чуждых черт, а из старых мифических образов выде­лились новые лица. Гелиос, например, имеет у Гомера эпи­тет „сияющий"; в позднейшем мифе Фаэтон является уже самостоятельной личностью и называется сыном Гелиоса. Аякс изображается в „Илиаде" с широким щитом, который он носит, по обычаю того времени, на ремне через плечо; позже у него оказывается уже сын Эврисак и отец Теламон. По таким же соображениям Телемах (сражающийся издали) становится сыном стрелка из лука, Одиссея.

Но вернемся к той эпохе, когда смысл мифов еще был ясен. Человек ежеминутно во всех своих радостях и страда­ниях чувствует свою зависимость от сил природы, а между тем он безоружен против них. Надо было придумать средст­во приобретать расположение духов, которые заведуют эти­ми силами. А так как духов неба, созвездий, земли, моря и т.д. представляли себе наподобие нашего собственного духа, то их расположение естественно старались приобрести при помощи тех же средств, которыми добиваются милости мо­гущественных людей, т.е. при помощи подарков и просьб или, как мы выражаемся, говоря о сверхъестественных су­ществах, при помощи жертвоприношений и молитв. Так ми­фические образы сделались предметом религиозного покло­нения.

Этот шаг сделали уже наши индогерманские предки. Дьяус индусов соответствует италийскому Юпитеру (ДиовисА германскому Тиу или Дзиу и греческому Зевсу; это, как показывает имя, „сияющий бог неба" (от корня div „сиять"). Индусский Варуна тождествен с Ураном греков, эллинская Диона — с Юноной италиков. Но именно малочисленность таких подобий доказывает, что греки выработали свои рели­гиозные представления преимущественно уже после отделе­ния от остальных индогерманских народов.

Известное влияние на этот процесс должны были иметь религиозные верования тех народов, с которыми греки при­шли в соприкосновение на своих новых местах. Правда, ве­рования доэллинских обитателей Балканского полуострова едва ли оставили глубокие следы в греческой религии, пото­му что культурный уровень этого народа был, по всем дан­ным, очень низок. Так называемые „пеласгические" божест­ва, как например Зевс и Диона Додонские, — несомненно, индогерманского происхождения и принадлежат, следова­тельно, самим грекам.

Иначе обстоит дело на островах и на берегах Малой Азии. Здесь греки встретили население, которое стояло уже довольно высоко в культурном отношении и которое было, вследствие этого, слишком многочисленно, чтобы его можно было истребить так же бесследно, как раньше были истреб­лены обитатели греческого полуострова. Завоеватели, ко­нечно, и на новые места перенесли своих родных богов и посвятили им те храмы, которые раньше принадлежали бо­гам покоренной страны; но именно поэтому неизбежно должны были уцелеть некоторые из форм культа, который раньше господствовал в этих святилищах. Так, например, служение Артемиде в Эфесе во многих отношениях сохра­нило характер культа той азиатской богини, которую там заменила Артемида. Это обстоятельство должно было, в свою очередь, сильно влиять на религиозные представления и связанные с ними мифы, тем более что греки заселили в Азии только узкую береговую полосу и находились в бес­прерывных сношениях с обитателями внутренней части страны. А малоазиатские колонии влияли уже на греческое население островов и Балканского полуострова.

Напротив, семитическое влияние было — если оставить в стороне Кипр — очень незначительно. Финикийцы вообще не основали ни одной колонии на берегах Эгейского моря, а финикийские купцы думали только о сбыте своих товаров и ничуть не заботились о распространении своей религии. Ес­ли в эпоху микенской культуры население областей, окру­жающих Эгейское море, охотно покупало финикийских и вавилонских идолов, то лишь потому, что видело в них осо­бые сверхъестественные силы; это так же мало могло содей­ствовать распространению семитических верований, как способствовало бы успехам христианства, если бы негр стал поклоняться, как идолу, изготовленной в Европе иконе. Не­сомненно, что художественные произведения, ввезенные с Востока, имели известное влияние на мифическое творчест­во; но между мифом и верованием большая разница.

Лучшее доказательство справедливости сказанного представляют имена богов. Имя есть первая индивидуальная черта, выделяющая каждое божество из среды его собратий; поэтому всюду, где один народ заимствует у другого рели­гиозные представления, он заимствует вместе с ними и име­на богов. Так перешли в италийскую религию Аполлон, Асклепий, Геракл, Кастор, таким же образом египетская Изида, малоазиатская „великая мать" Кибела и целый ряд других восточных божеств почитались в Греции в классиче­скую и александрийскую эпоху под своими исконными име­нами. Но у Гомера и Гесиода нет ни одного имени бога, ко­торое можно было бы хотя с некоторой вероятностью при­знать семитическим. Следовательно, в древнейший период Восток влиял на греческую религию исключительно внеш­ним образом; это влияние могло видоизменить некоторые формы культа и вызвать образование некоторых мифов, но в своих главных чертах греческая религия является продуктом индогерманского, а потом греческого духа.