Юлиус Белох - Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

И все-таки искусство уже не являлось теперь, как еще в эпоху Перикла, центром всех духовных интересов. Семя, брошенное великими софистами, теперь созрело; все в большем числе лучшие таланты отдавались молодой науке, и на ней главным образом покоится значение IV века для всемирно-исторического развития.

В эпоху Пелопоннесской войны наука пережила кризис, грозивший гибелью всему, что было достигнуто ранее. Ибо как ни был велик контраст между миросозерцанием Сократа и миросозерцанием великих софистов, — в одном пункте они сходились: в скептицизме относительно возможности истинного познания природы. Вследствие этого греческая философия на время совершенно отвернулась от изучения природы, и на первый план выступила этика. Даже школа Демокрита, величайшего естествоиспытателя древности, не избегла влияния этих идей. И в нее после смерти ее основа­теля все более стали проникать гносеологические сомнения; Метродор Хиосский, самый знаменитый из учеников Демок­рита, вообще отрицал возможность всякого истинного по­знания и, следовательно, мог признавать атомистическую теорию, которую он, правда, удержал лишь правдоподобной гипотезой. Ученик Метродора, Анаксарх, занимался уже преимущественно исследованиями в области этики; в лице его ученика, Пиррона из Элиды, учение Демокрита слилось со скепсисом.

В сократовской школе этика с самого начала стояла на первом плане. Но основанная на теологии этика, разработку которой начал Сократ и продолжал Платон, не могла удов­летворять тех, для кого научное мышление было потребно­стью. Ввиду этого некоторые из даровитейших учеников Сократа отказались от доктрины своего учителя и сделали попытку основать автономную этику, к чему уже до них стремились Протагор и Демокрит. Таково учение Аристиппа из Кирены. Так как объективное познание невозможно и ис­тинны одни лишь наши ощущения, то благо, говорил он, может заключаться только в приятных ощущениях, т.е. в на­слаждении. Следовательно, наилучшим для нас является то, что доставляет нам наиболее сильное наслаждение; поэтому Аристипп ставит телесное наслаждение выше духовного. Но полное наслаждение невозможно без благоразумия; мы

должны быть всегда готовы в случае надобности отказаться от наслаждения и должны стоять выше наших страстей. „Я владею наслаждением, а не оно владеет мною", — сказал однажды, по преданию, Аристипп. Именно в этом он видит добродетель мудреца; таким образом, Аристипп все-таки пришел к софистико-сократовскому принципу, что доброде­тель и благоразумие тождественны. Правда, его учение представляет собою, безусловно, индивидуалистическую этику, т.е. точную противоположность социальной этике Демокрита; поэтому Аристипп относится к общественной жизни совершенно безучастно. Так же равнодушен он и к религии, ибо уже Протагор показал, что существование бо­гов не может быть доказано и, следовательно, они для нас не существуют. О распространении своих идей Аристипп мало заботился; поэтому его учение почти не выходило за преде­лы его родины Кирены, пока спустя немного поколений оно слилось с эпикуреизмом.

Диаметрально противоположную дорогу избрал другой ученик Сократа, Антисфен из Афин. Счастье и несчастье, учил он, основаны на субъективных ощущениях, следова­тельно, в нашей власти быть счастливыми: для этого мы должны сделать себя независимыми от всех внешних вещей. То, что нам действительно нужно, легко приобрести: плащ, хотя бы потертый и изорванный, кусок ячменного хлеба для утоления голода, воды для утоления жажды; жилище в гре­ческом климате почти не нужно, найдется, вероятно, и ка­кая-нибудь непотребная женщина, на которую больше никто не хочет смотреть. При этом не следует обращать внимания на хорошее или дурное мнение людей: честь и слава — вздор, всякое условное стеснение смешно. Существует лишь одно благо — добродетель, одно зло — порок. Кто так мыс­лит и живет, тому не страшны никакие удары судьбы, и даже ничтожнейшие удовольствия будут доставлять ему большее наслаждение, чем какое другой может купить за все свои сокровища. Вообще телесные удовольствия — ничто в срав­нении с духовными радостями; а человек, которому так мало нужно для жизни, всегда располагает досугом для научных занятий. Действительно, научная деятельность Антисфена была обширна и плодотворна; в то же время он путем пре­подавания и еще более личным примером старался улучшать людей и особенно ухаживал за людьми нравственно павши­ми, ибо во враче, говорил он, нуждаются больные. В киносаргском гимнасии, в котором он учил, он и его ученики но­сили имя киников, и отчасти это имя было очень метко, так как они действительно жили наподобие собак и иногда лю­били выставлять напоказ истинно собачье презрение к са­мым элементарным требованиям пристойности. Правда, ввиду того строгого образа жизни, которого требовал Антисфен, он сумел собрать вокруг себя лишь небольшое число учеников. Самым выдающимся между ними был Диоген из Синопа, который ничтожностью своих потребностей еще превзошел учителя. На некоторых это учение производило магическое обаяние; так, фиванец Кратес раздал свое круп­ное состояние, чтобы жить аскетической жизнью своего учителя Диогена и, подобно ему, в лохмотьях и с сумой за спиною, скитаться по свету, проповедуя добродетель. Позд­нее эта школа пришла в упадок и в конце концов была по­глощена стоической философией, которая многим обязана ей.

От этих крайностей, как они выразились в кинической и киренейской этике, остался свободен ученик Платона Ари­стотель, когда, переросши теологическое направление своего учителя, он сам приступил к созиданию этической системы на автономной основе. Правда, и он убежден, что высшее благо заключается в счастье, ибо целью всякой человеческой деятельности является добро, последней же целью может быть лишь то, к чему стремятся ради него самого, — а тако­во именно, по единогласному мнению всех людей, счастье. Для достижения его необходимо обладать внешними блага­ми; но счастье состоит вовсе не в пользовании этими блага­ми, а в разумной деятельности, которая всегда влечет за со­бою внутреннее удовлетворение. Высшее счастье доставляет нам занятие наукой; только оно способно возвысить челове­ка над самим собой и сделать его причастным блаженству богов. Второе место после научных занятий принадлежит практической деятельности, которая является главной сфе­рой человеческой деятельности и потому основным предме­том этики. Но наша душа состоит из разума и воли; разум учит нас познавать добро в отличие от зла, но одного этого познания недостаточно: наша воля должна посредством уп­ражнения быть приучена повиноваться разуму. Только этим путем можно приобрести „добродетель", т.е. то состояние души, которое делает нас способными поступать правильно. Главное же условие правильной деятельности состоит в том, чтобы правильно находить середину между крайностями, к которым влекут нас наши желания. Но и всего этого еще не­достаточно для счастливой жизни, ибо, как говорит Аристо­тель, „никто не захочет жить без друзей, хотя бы он обладал всеми другими благами". Итак, лишь дружба делает счастье полным. Рассуждение об этом предмете приводит Аристоте­ля к исследованию государственной жизни, которое для него теснейшим образом связано с этикой.