Виктор Муратов - Командарм Лукин

Эти отряды были брошены на самые угрожающие участки. Они появлялись неожиданно для гитлеровцев, обрушивались на них как снег на голову, закрывали бреши в нашей обороне.

29 июня в вечернем сообщении Совинформбюро впервые промелькнуло название — Шепетовка: «На луцком направлении сражение крупных механизированных масс продолжается. Несмотря на ввод противником на этом направлении свежих танковых частей, все его попытки прорваться на новоград-волынском и шепетовском направлениях отбиты рядом последовательных и непрерывных ударов наших танковых частей и авиации, большая часть танковых и моторизованных войск противника разгромлена».

В тот же день, 29 июня, начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Гальдер запишет в своем дневнике: «…русские всюду сражаются до последнего человека.(…)

(…)Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бой по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности и отступления от уставных принципов: теперь это уже недопустимо».

Тяжелые потери несли и наши войска.

Полковник Краснорецкий доносил Лукину, что противник захватил Острог и ведет наступление на Шепетовку.

Это серьезно встревожило командарма. Надо было их выбить из Острога во что бы то ни стадо. Но не так-то просто это было сделать. Захватив город, враг быстро организовал довольно крепкую оборону. Дело в том, что на окраине Острога, со стороны Шепетовки, еще с XVI века сохранились башни и мощные стены городских укреплений и княжеского замка на берегу реки Горынь. К ним примыкали каменные стены Богоявленской церкви. Все строения гитлеровцы превратили в опорные пункты, в каменных стенах сделали проемы и установили орудия и пулеметы.

Чтобы преодолеть такую оборону, нужна была артиллерия, а у Краснорецкого ее было слишком мало. И все же дивизия предпринимала атаку за атакой. Полки несли большие потери. Командиры полков и сам командир дивизии лично водили бойцов в бой. В одной атаке был тяжело ранен полковник Краснорецкий. Узнав об этом, командарм тут же выехал на командный пункт комдива.

Смурыгин гнал машину по разбитому бомбами и снарядами грейдеру. Изредка он тормозил, сворачивал к обочине и на малой скорости пропускал беженцев. Но ближе к Острогу их становилось все меньше. Очевидно, это были последние, кто покидал город, за который уже второй день шли ожесточенные бои. И Лукину было непонятно, как этим людям удалось прорваться через передний край.

На встречную машину никто из них не обращал внимания. Люди торопливо шагали, то и дело оглядываясь назад. Лишь однажды какой-то старик остановился, замахал руками и, пропуская машину, крикнул:

— Куда прешь? Там немцы!

Сидящий рядом с водителем адъютант Прозоровский оглянулся и вопросительно посмотрел на генерала. Лукин молча махнул рукой — вперед.

За Славутой, ближе к Острогу, уже отчетливо слышался шум боя. Автоматная и ружейная трескотня заглушалась частыми разрывами снарядов. Фонтанами взлетала земля, в безветренном воздухе висел черный пороховой дым, закрывая очертания пригородных строений Острога.

По дороге и вдоль нее по пшеничному полю бежали люди. Прозоровский взвел автомат и опять посмотрел на командарма:

— Неужели немцы?

— Да какие немцы! — притормаживая машину, воскликнул Петя Смурыгин. — Это же наши драпака дают.

— Стой! — крикнул Лукин шоферу, расстегивая кобуру.

Он выпрыгнул из эмки и бросился навстречу отступающим, которые скопились возле узкого деревянного мостика через широкий ручей.

— Стой! Стой! — кричал генерал.

Некоторые останавливались, повинуясь окрику генерала, другие, побуждаемые чувством страха, снова устремлялись на восток.

— Прозоровский справа! Смурыгин слева! Остановить!

Подбегая к ручью, Прозоровский дал в воздух очередь из автомата. Бойцы попятились назад. Лукину удалось схватить за рукав одного из них. Тот ошарашенно, безумным взглядом смотрел на генерала и бессвязно повторял одно и то же:

— Танки! Танки!

— Какие танки? Где ты видишь танки? — тряс его Лукин, приводя в чувство.

— Там… Там немецкие танки, — чуть успокоившись, кивал боец.

— Где ваш командир?

— Не знаю… Должно, убит…

— Из какой части?

— Триста восемьдесят первый полк, — уже бодрее ответил боец и только теперь, поняв, с кем разговаривает, принял строевую стойку. — Красноармеец Струмилин… Василий Федорович.

— Что же ты, Василий Федорович, а? Фашистских танков испугался?

— Так ведь прут, товарищ генерал.

— Будешь так от них бежать, они до самой Москвы допрут. Бить их надо, красноармеец Струмилин.

— Нечем, товарищ генерал.

— Найдем чем бить. Прозоровский! — окликнул Лукин. — Собери всю эту «гвардию» и назад в боевые порядки. Петро, едем на КП дивизии.

…Краснорецкого уже укладывали на носилки, готовясь отправлять в тыл. Увидев командарма, он улыбнулся одними глазами.

— Вот какая незадача, Михаил Федорович, — пересиливая боль, шептал он пересохшими губами. — Выходит, не мы, а нам дали прикурить…

— Помолчи, Николай Павлович, не оправдывайся. Ты свой долг выполнил честно. Кто за тебя остался?

— Пока мой заместитель полковник Сидоренко. Но… — Краснорецкий шевелил губами, тяжело дышал. Санитар поднес к его губам флягу с водой. Сделав несколько глотков, полковник продолжал: — Но я не уверен, справится ли Сидоренко. Обстановка, товарищ командующий, сами видите…

— Да, жарче и быть не может. А если подполковника Подопригору?

Не случайно командарм назвал эту фамилию. Командира 381-го стрелкового полка он знал хорошо. Это был грамотный, расторопный командир.

— Так что, Николай Павлович, ты не против Подопригоры?

— Вполне достоин. Отважный командир. Но триста восемьдесят первый втянут в бой. На левом фланге брешь, туда прут фашистские танки. Подопригора сам повел полк… — Голос Краснорецкого звучал все глуше.

— Помолчи, помолчи, Николай Павлович, — положив ладонь на горячий лоб комдива, проговорил Лукин и приказал стоящим рядом санитарам: — Немедленно в госпиталь!

Однако не удалось командарму после боя встретиться с подполковником Подопригорой. Вскоре на командный пункт 109-й дивизии пришел старший политрук Батманов, который находился в полку Подопригоры. Он не ожидал увидеть командарма на КП дивизии и теперь слегка растерялся. Стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, что ты мнешься, Анатолий Иванович? — хмуро спросил Лукин, не понимая растерянности политрука.

— Да вот… Тут письмо… — Батманов достал конверт и протянул генералу.

Лукин машинально вскрыл конверт, развернул листок. «Товарищ Лобачев!..»

— Это же письмо не мне, — удивленно проговорил командарм и хотел было вернуть его Батманову.