Виктор Муратов - Командарм Лукин

Перед отправкой в госпиталь командарм пришел навестить его. Старший политрук лежал на носилках. Лицо его было перевязано бинтами, глаза лихорадочно блестели.

— Крепись, брат, еще повоюешь, — тихо говорил Лукин. Ткаченко утвердительно моргнул ресницами.

Командарм долго не мог успокоиться. Вернувшись в штаб, он молчал, рассеянно отвечал на вопросы Лобачева.

— Звери! Изверги! — повторял он. — О каких законах ведения войны можно говорить!

Лобачев и Сорокин уже знали о Ткаченко и молча слушали командарма, давая ему возможность успокоиться.

— Каких замечательных людей теряем! Вы уж поговорите со своими политработниками, ведь в самое пекло лезут.

— Вы правы, Михаил Федорович, — вздохнул Сорокин. — Только за последние дни мы потеряли сто восемь политработников. Вы знаете, что погибли батальонный комиссар Поскребышев, старший политрук Батманов… Но как уберечь их, Михаил Федорович? Обстоятельства, сами знаете…

— Все понимаю, Константин Леонтьевич. Я не о тех обстоятельствах, когда люди обязаны проявлять стойкость, бесстрашие, презрение к смерти. Такие подвиги надо поднимать на щит, учить на таких примерах людей, что вы, впрочем, успешно делаете, — чуть успокоившись, сказал командарм. — Я против неоправданного риска, показной храбрости… Ведь есть же в армии случаи, когда такие храбрецы и сами погибали бесславно, и людям никакой пользы не принесли. Вот против этого надо бороться.

— Стараемся, Михаил Федорович, — словно оправдываясь, говорил Сорокин. — Вот сегодня одернул такого храбреца, а он в ответ: «Простите, товарищ бригадный комиссар, вы что же, требуете, чтобы я отсиживался в укромном местечке, уклонялся от боя? Могу же я распоряжаться своей жизнью?» Можете, говорю, но при этом знайте, что ваша жизнь принадлежит прежде всего партии, народу, нашей армии и вы не имеете права погибать безрассудно. Умирать надо тоже с пользой для общего дела.

— Надо бы собрать политсостав частей армии, — предложил Лобачев, но тут же оговорился: — О чем я толкую? Какое совещание, когда все до одного политработника не выходят из боя? Но Михаил Федорович абсолютно прав, нам с тобой, Константин Леонтьевич, надо обязательно найти возможность поговорить с политработниками о героизме и безрассудстве, трусости и настоящем мужестве.

— Сто восемь политработников! Это же огромные потери, — снова заговорил командарм. — А кем думаете их заменить, коммунистами-добровольцами?

— Больше некем, — ответил Лобачев. — Многие из них с большим партийным стажем.

— Так выдвигайте!

— А мы так и делаем, уже выдвинули восемьдесят девять человек политруками рот, многие стали секретарями партийных и комсомольских бюро, инструкторами политотделов…

— А как дела с приемом в партию?

— Правила мирного времени неприемлемы для фронтовой обстановки, — вступил в разговор Сорокин. — Ведь что получается: каждый желающий стать коммунистом должен представить три рекомендации товарищей, имеющих не менее трех лет партийного стажа и знающих рекомендуемого не менее года по совместной работе или армейской службе. А война есть война. Люди выходят из строя, постоянно обновляется личный состав. Где же тут искать рекомендателей, знающих бойцов и командиров больше года? Поэтому они подают заявления сами: «Иду в бой. Если погибну, то считайте меня коммунистом». Как быть в таких случаях? Придерживаться инструкций, принятых правил? [15] 19 августа 1941 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О порядке приема в партию особо отличившихся в боях красноармейцев и начальствующего состава Красной Армии».

— Да, война ломает инструкции, диктует свои правила, — проговорил Лукин. — Ну а если формально, то как?

— И формально, Михаил Федорович, мы считаем этих людей бойцами нашей ленинской партии, — сказал Лобачев и, достав из кармана гимнастерки сложенный треугольником листок, протянул Лукину. — Вот передали мне письмо молодого бойца комсомольца Николая Виртуозова к матери. Погиб парень, не успев письмо отправить. Оно касается нашего разговора, прочтите, Михаил Федорович.

Лукин развернул солдатский треугольник.

«Дорогая мама! — читал командарм неровные буквы, написанные химическим карандашом. — Родина переживает дни грозных испытаний. Людоед Гитлер посадил свою банду на танки и самолеты. Он хочет огнем и мечом стереть с лица земли наш великий народ, покорить и обесчестить нашу землю. Не бывать этому! Нас не согнешь, не испугаешь танками и самолетами.

Мама! Я горжусь тем, что попал на Западный фронт. Мне выпала честь вместе со всеми воинами грудью прикрыть дорогу на Москву. И я уверен, что дикие орды Гитлера здесь будут разбиты и так же похоронены, как полчища Наполеона в 1812 году. Мама! Пять дней тому назад я связкой гранат подорвал немецкий танк. Это только начало моего боевого счета. Сегодня я подал заявление с просьбой принять меня в ряды ВКП(б). За партию, за Родину мы идем в бой и обязательно победим! С врагом я буду драться так храбро и отважно, как это делают мои товарищи по оружию — коммунисты. Если же мне придется умереть, то не страшно, мама. Родина выше всего!»

Лукин долго молчал, слишком медленно складывал треугольник и, возвращая Лобачеву письмо, спросил:

— Сколько же лет было бойцу?

— Шел девятнадцатый год.

Части 16-й армии произвели перегруппировку и снова начали наступление, стремясь к исходу 26 июля овладеть южной частью Смоленска.

Гитлеровское командование в ночь на 26 июля бросило к городу из района Красное 137-ю пехотную дивизию. Она прорвалась по северному берегу Днепра и готовилась нанести удар в тыл нашей 152-й дивизии.

Утром в штаб армии авиаразведка донесла, что по старой дороге из Орши на Смоленск движется большая колонна мотопехоты противника. Командарм приказал полковнику Чернышеву ударить по колонне во фланг.

Вскоре войсковые разведчики доложили, что большие колонны пехоты, орудий и машин противника сосредоточиваются невдалеке от переднего края 646-го стрелкового полка в редком лесу, что западнее Смоленска. Командиру дивизии с его командного пункта все это отчетливо было видно. Горячие головы советовали немедленно нанести удар. Но Чернышев был командиром осмотрительным и осторожным. Он запретил без команды открывать даже ружейный огонь. Артиллеристы запрашивали разрешения, нервничали стоящие рядом командиры. А Чернышев ждал, спокойный, хладнокровный. Он дал возможность скопиться большому числу машин и только тогда дал сигнал.

Артиллеристы открыли огонь по скоплениям врага. Гитлеровцы были ошеломлены внезапным ударом и заметались в поисках укрытий, но тщетно. Находившийся на КП рядом с Чернышевым начальник артиллерии дивизии полковник Пылин мастерски руководил огнем.