Виктор Муратов - Командарм Лукин

— Это дело вашего командования. Но мы ничего не можем сделать, чтобы побудить правительство Германии изменить свою точку зрения.

«Точкой зрения» он называл расправы гитлеровцев над беззащитными военнопленными. «Впрочем, — думал генерал, — вряд ли и конвенция остановила бы фашистов в их безумной ненависти ко всему советскому».

Состояние здоровья Лукина по-прежнему оставалось тяжелым. Раны не заживали. 3 декабря положение стало почти безнадежным. Он лежал и ждал смерти. И жалел лишь, что в свое время не был убит на поле боя. В эти часы Лукин о многом передумал. Почему-то память выбирала из прожитого одно хорошее, и Лукин с удивлением открывал, как богата была его жизнь многими радостями. Быть может, в такой момент другой меркой измеряется пережитое?

К нему подошла медсестра и, наклонившись над ним, шепотом сказала:

— Товарищ генерал, сегодня ночью я ухожу, постараюсь перейти линию фронта. Как разыскать вашу семью? Она в Москве?

Генерал смотрел на нее печально:

— Как же ты пройдешь, милая? Ведь две линии фронта надо перейти.

— Я молодая — сил хватит. И потом, я храбрая.

— Да ну?.. — слабо улыбнулся Лукин.

— Во мне военная косточка, у меня дядя, как и вы, — генерал. Может быть, слыхали, генерал-майор Хмельницкий?

— Рафаил Павлович?

— Да.

— Слыхал — не то слово. Воевали вместе в Смоленске. Можешь гордиться своим дядей. Если ты в дядю, то пройдешь.

— Пройду. Письмо семье написать, конечно, не сможете. Да это и не следует делать. Попадусь с вашим письмом — конец. Я на словах все передам и расскажу, что вы живы. Говорите адрес.

— Отчаянная голова. Ну, хорошо, запоминай: Гончарная набережная, дом три, квартира девятнадцать. — Лукин слабо пожал руку девушки.

Но семья генерала была в эвакуации, и эта первая весточка из фашистской неволи дошла до нее много позже.

В палату, где лежал Лукин, однажды пришел немецкий врач, сопровождаемый двумя санитарами с носилками, и сказал, что его хочет видеть какой-то штатский. Санитары подняли генерала с койки и перенесли в контору. Там у стола сидел молодой человек.

— Вы не узнаете меня? — спросил он по-русски.

Генерал всматривался в этого человека. Лицо было знакомо. Он пытался вспомнить, где встречал его. И вспомнил.

— Вы Ивакин, оперуполномоченный особого отдела девятнадцатой армии.

— Да.

— Зачем я понадобился?

— Вы, господин Лукин, конечно, не знаете, какая на фронте обстановка. Она не в пользу Красной Армии Всюду побеждает новый порядок Гитлера. Речь сейчас идет о создании новой Европы.

— Что же, и вы помогаете Гитлеру устанавливать этот новый порядок в Европе?

— Да. Я прибыл сюда по указанию немецкого командования, чтобы переговорить с вами. Хотите ли и вы устанавливать новый порядок? Учтите, господин Лукин, вам придется плохо в плену, если вы не найдете общего языка с германским командованием. Вы должны работать для русского народа.

С трудом сдерживая ярость, Лукин заговорил:

— Я всю сознательную жизнь работаю для русского народа. Слышите, вы! Всю сознательную жизнь, как только начал что-то понимать, работаю для русского народа! А ты, негодяй, — генерал уже не в силах был сдерживаться, — ты, негодяй, стал предателем и изменником. Да как ты посмел мне, советскому генералу, твоему начальнику, предложить такое?! Вон отсюда, мерзавец!

Ивакин пытался еще что-то сказать, но генерал закричал:

— Унесите меня отсюда, я не желаю разговаривать с этой мразью!

Но немцы, добиваясь от генерала определенной цели, пока еще не ясной ему, не оставляли его в покое. На следующий день к нему пришли два немецких офицера. Один из них — майор, невысокого роста, с завитыми, кайзеровскими усиками, гладкими, расчесанными на пробор волосами, представился:

— Я майор Эрдман, заместитель начальника «Абвер-команды-303». А это… — Он посмотрел на своего напарника, но тот не назвал себя.

Прежде чем начать «деловой» разговор, майор Эрдман довольно долго распространялся о том, что еще до революции жил в России и даже учился в петербургской гимназии.

— Вы пришли, чтобы сообщить мне об этом? — не вытерпел Лукин.

Немец смутился:

— О нет, герр генерал! Просто вчера наш представитель был у вас, вы очень дурно обошлись с этим гражданином.

— Он изменник Родины, а не гражданин. Я не желаю с ним разговаривать!

— Скажите, а он что-нибудь предлагал вам?

Генерал начал понимать, что ничего хорошего от этого разговора не получится, да и о чем разговаривать с врагами! Он перестал отвечать на вопросы. Немцы переглянулись.

— Хорошо, — сказал один из них. — Мы ничего от вас не потребуем, не беспокойтесь. Но вы — генерал. Вы тяжело ранены на поле боя. Мы, немцы, умеем ценить воинскую доблесть. Мы хотели бы улучшить условия, в которых вы содержитесь, и перевести вас в другой госпиталь, в лучшие условия. Как вы относитесь к этому?

Лукин задумался. Со времени его пленения прошло более двух месяцев. Оперативные данные о 19-й армии гитлеровцев уже не могли интересовать. Следовательно, им нужно что-то другое. Но что? В эту минуту он почти пожалел о том, что не дослушал до конца предателя, приходившего накануне, и не выведал их планов.

— Так как вы относитесь к переводу в немецкий госпиталь? — настойчиво повторил немец.

Состояние здоровья Лукина оставалось чрезвычайно тяжелым. Нечего было и думать об излечении в госпитале, где он находился. Но не пойдет ли он на сделку с собственной совестью, если согласится на предложение немцев? Рассуждая так, он вспомнил в ту минуту о тяжело раненном Прохорове, которому также угрожала медленная и мучительная смерть.

— Я один не пойду, — наконец ответил он. — Если вы переведете вместе со мной генерала Прохорова, я могу принять ваше предложение. Это — мое обязательное условие.

— Вы, господин генерал, ставите нас в трудное положение, — проговорил Эрдман. — Мы не уполномочены решить такой вопрос.

— Тогда я остаюсь здесь.

Немцы переглянулись и молча вышли из палаты.

Утром следующего дня снова явился Эрдман.

— Немецкое командование дало согласие на перевод и генерала Прохорова.

Обоих генералов перевели в немецкий госпиталь и положили в одну палату. Для ухода за ними прикрепили старушку — жительницу Смоленска. Ухаживала за ними еще и санитарка Наташа Дровянникова, тоже местная жительница. Однажды Наташа принесла из дома по их просьбе отличного наваристого борща, а старушка дала к чаю меда. Когда генералы ели, в палату вошла швестер — немецкая медсестра. Она отняла еду и отхлестала по щекам старушку и Наташу Дровянникову. С тех пор ни та, ни другая в госпитале не появлялись.

Шли дни. Природное здоровье Лукина начинало брать верх. Ему стало немного лучше, гнойный и воспалительный процессы пошли на убыль. Но Лукин по-прежнему лежал без движения, правая рука висела безжизненной плетью. Прохоров поправлялся быстрее. Он уже вставал, ходил по палате и по возможности старался помочь Михаилу Федоровичу.