Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Кармелюк был легендарным героем-разбойником, который оставался невидимкой при свете дня, грабил богатых и помогал бедным. Именно о нем говорили, что «ни одна тюрьма его не удержит» из-за его силы и проворства. Стефанович с восторгом слушал истории об этом герое и о том доверии, которое питали к нему бедные люди. Он представлял себе войны, которые вели запорожцы, и страстно желал возродить храбрую борьбу украинцев со всем, что мешает их миролюбивой жизни, полной красоты и поэзии.

Мои посещения рынка давали много материала для изучения условий местной жизни. Задумчивые, молчаливые малороссияне стояли около своих возов, нагруженных салом, свиньями и другим товаром. Они выглядели совершенно отчужденными от шумного, оживленного базара, как будто пришли сюда не для того, чтобы продать свой товар, а чтобы поразмыслить над важными проблемами. Они никогда не заговаривали первыми, а на вопросы давали короткие ответы. Покупателей было гораздо больше, чем продавцов, и они всегда куда-то спешили.

Помимо этих двух преобладающих типов, тут и там можно было видеть людей иного склада. Это были «люди без места» – они ничего не продавали и не покупали, а только бросали вокруг себя взгляды, как будто в ожидании чего-то. Их лица были усталыми, одежда – неопрятной, поведение – робким. Они стояли, прислонившись к стене, либо медленно бродили от одной телеги к другой. Все они были «безземельными людьми», за малым исключением – бывшие дворовые, покинувшие своих хозяев, иногда по собственной воле, иногда вынужденно. Не имея ни работы, ни дома, ни ремесла, эти люди бродили по всей России как парии, ища прибежища для своих голодных, утомленных тел. Они охотно вступали в разговор и, как только он касался их личных дел, были готовы говорить часами. С каждым базарным днем круг моих знакомств расширялся. В этом уголке России, где собралось столько людей, готовых на что угодно ради куска хлеба, можно было собрать обширный этнографический и экономический материал. Однако мои заботы и интересы влекли меня к Варваске, куда в основном и было обращено мое внимание.

Хозяин нашего дома заявил, что комната, которую он собирался нам дать, не готова, поскольку из-за сильных дождей пострадала одна стена, и ее следует починить. Пока же мы могли жить в хате. Она была разделена перегородкой на две части. Нам разрешили спать на скамьях в передней половине. Хозяин и хозяйка жили на другой половине. Детей у них не было.

Мой «племянник», сапожник, и его «тетя», красильщица, не зарабатывали никаких денег своим ремеслом, отчасти из-за своей неумелости, а отчасти из-за того, что время у них уходило на другие дела. Финансовые средства нашей организации были очень скудными. У тех из нас, кто уходил «в народ», денег было очень мало, хотя мы с удовольствием могли жить на хлебе с яблоками и салом.

Деньги у нас кончались, и поэтому Яков решил, что ему пора возвращаться в любимый Киев. Ему не терпелось узнать, что там происходит в наше отсутствие. У меня осталось только два рубля и несколько копеек, на которые приходилось жить, пока он не вернется. Хозяину сказали, что мой «племянник» отбыл по делам и вернется через несколько дней.

Я спала на лучшей скамье в «красном углу». Подушкой служил мой мешок. Я накрывалась своим пальто и погружалась в крепкий сон. Стефанович не забрал своих инструментов. Они лежали в мешке под скамьей, вместе с военными картами, рукописными прокламациями и сменой белья. Хозяева, настоящие крестьяне, в противоположность той наивности, с которой они относились к чужим письмам, никогда бы не позволили себе рыться в пожитках своих постояльцев. Письма они считали собственностью всех соседей и даже всей деревни. Прикоснуться же к чужим пожиткам или разглядывать их без разрешения владельца считалось крайней невежливостью; но когда кто-нибудь из нас садился написать письмо, хозяин и его гости собирались вокруг, внимательно следили и обменивались репликами:

– Какие маленькие буковки! Их почти и не видно!

– Наш писец в полицейском участке пишет так же быстро.

– Хорошо, брат, хорошо.

– Кому вы пишете? Вы оба умеете писать?

– Ну, теперь прочтите нам, что вы написали.

Я читала, но совсем не то, что написала. Отказываться было бы неразумно, но мои прокламации были слишком резкими, чтобы читать их среди людей, которых я почти не знала.

После отбытия Стефановича я продолжала ходить на базар. Однажды, когда я возвращалась домой ясным воскресным днем (кажется, было 27 сентября) с куском сала и несколькими яблоками, меня остановили. Из-за своего пальто и платка, завязанного «по-русски» под подбородком, я выделялась из толпы малороссиян. Идя по насыпи, которая соединяла Варваску с Тульчином, я услышала звук экипажа. Мимо меня проскакала пара лошадей; на облучке сидел кучер, а в экипаже находился местный становой.

– Стой! – крикнул он. – Эй ты, там, садись на облучок!

Но я продолжала идти.

– Ты слышишь, ты, женщина из Орла? Садись сюда. Ты живешь у… Мы едем туда. Нам по пути.

Я чувствовала, что пропала, но оставалась слабая надежда на мой паспорт. Когда мы прибыли, хозяин дома был один. Он удивился появлению станового.

– Где вещи этой женщины? – немедленно спросил тот.

– У нее нет вещей, – ответил хозяин. – Вот ее паспорт.

Он достал из своего сундука мой паспорт, думая, что тот защитит его. Становой изучил паспорт и сразу же понял, что он фальшивый. В нем чего-то не хватало.

– Говорю тебе, покажи мне ее вещи.

– У нее нет вещей, – повторил хозяин и вопросительно взглянул на меня и станового. Очевидно, он считал, что полиция ищет краденое, а вовсе не мой жалкий мешок.

– Не может быть. Немедленно давай сюда ее вещи.

– У нее ничего нет, кроме мешка.

– Дай мне ее мешок.

Становой лихорадочно принялся доставать из мешка один предмет за другим. Сперва ему попались инструменты, и становой отложил их после осмотра, сказав, что они выглядят подозрительно. Вероятно, он считал, что они украдены. Я громко рассмеялась. Я видела, что мое дело безнадежно, и сразу же решила не принимать участия ни в каких процедурах и не отвечать на вопросы, считая, что глупо помогать врагам собирать улики против меня. Поскольку все контакты с полицией и жандармами были для меня невыносимы, я не могла вымолвить ни слова, чтобы облегчить свою участь.

Затем в руках у станового оказались карты и листовки. Он бросил беглый взгляд на первые и, взяв листовку, стал читать вслух. При этом его лицо вспыхнуло от торжествующей радости. Я с недоумением смотрела на него. Мои резкие и даже грубые слова он читал отчетливо, подчеркивая их торжественным тоном. Удача пьянила его, и он не замечал, что происходит вокруг. Между тем в хате собрались десятки крестьян всех возрастов. Они заполнили двор и жадно прислушивались к звукам из открытых окон. Там был и писарь станового. Кончив читать, становой велел ему позвать священника. Он хотел похвастаться тем, что удалось схватить политическую преступницу.