Роландо Кристофанелли - Дневник Микеланджело Неистового

Покой и одиночество - вот единственное утешение для моей измученной души. Под их целительным воздействием начинаю понемногу приходить в себя. Могу признать со всей прямотой, что вместо прежних терзаний в догадках и предположениях все чаще задумываюсь над своим существованием. О, эта жизнь, несчастная моя жизнь!

К закату подведен чредою долгих лет.

Как поздно я познал, о мир, обманов цену,

Твоих несбыточных надежд измену.

Отдохновенья за труды нам в жизни нет.

Позор, былые треволненья,

Ошибки, страхи без конца

Опять, как прежде, порождают

Лишь сладостные заблужденья,

От коих сохнет плоть, болит душа

У тех, кто к ним пристрастие питает.

Скажу одно, и здесь мне опыт помогает:

Лишь к тем благоволит судьба,

Чья жизнь по воле неба коротка.

* * *

Синьория обнародовала декрет, согласно которому все граждане, покинувшие территорию республики, будут считаться бунтовщиками, если не вернутся назад до 7 октября сего года. Мое имя не упоминается в списке беглецов. Насколько мне стало известно, власти даже согласились продлить на несколько дней срок моего возвращения. Вне всякого сомнения, этим шагом хотят подчеркнуть, насколько со мной считаются, и, если я вернусь, будут готовы простить мое дезертирство. Но всесильный Бальони и его сообщники все еще не разоблачены, и я их страшусь. Решиться на возвращение во Флоренцию для меня очень нелегко. К тому же я не могу не прислушиваться к голосу тех, кто уговаривает меня не обольщаться надеждами на прощение и советует повременить, поскольку падение Флоренции предрешено. Боже, как мне тошно от всех этих советов, да и сам декрет разбередил мне душу.

Какая же нужна смелость и решимость, чтобы доказать свою верность Флоренции и ее доблестным защитникам. Неужели я буду и далее терпеть, что меня считают трусом и предателем? Но простят ли мне малодушие или...

* * *

Через посредство некоего Бастьяно ди Франческо флорентийское правительство снабдило меня охранной грамотой для въезда в осажденную Флоренцию. Думаю, что этим я обязан прежде всего Галеотто Джуньи, флорентийскому послу при дворе феррарского герцога, проявившему столь живое участие к моей судьбе.

Помимо грамоты через того же посыльного я получил множество писем от флорентийских друзей, которые заклинают вернуться поскорее и занять свое место среди защитников города. В частности, Баттиста делла Палла пишет мне: "Все друзья в один голос просили передать их единственное желание, чтобы Вы скорее вернулись на родину ради сохранения своего доброго имени, чести, расположения к Вам друзей, а также ради борьбы за светлое будущее, на которое Вы так уповали".

Мой благородный друг напоминает мне о наших жарких спорах и беседах, наших мечтах увидеть просвещенное отечество и вновь умоляет меня не медлить с возвращением. В своем письме он полон веры в счастливый исход общего дела, а его надежды звучат слишком радужно. С поистине юношеской наивностью Баттиста пылко верит, что время, о котором мы вместе мечтали, уже не за горами.

"Ждем тебя, Микеланджело. Помни, защита Флоренции - святое и правое дело", - читаю в одном из писем из родного города. "Мы уверены, что ты никогда не предашь ни нашу республику, ни свободу", - написано в другом. А вот еще одна примечательная строка: "Или погибнем все как один, сражаясь под этими стенами, или падут тираны!"

Сколько же в этих письмах бодрости и восторженных чувств, словно правое дело Флоренции уже восторжествовало. Но зато этот день прошел для меня не так уныло, как все остальные, проведенные в Венеции. Уговоры друзей всколыхнули меня, разбередили душу и вновь вызвали бурю сомнений.

* * *

После двухмесячной отлучки я вновь занял свое место генерального инспектора фортификационных сооружений Флоренции. Все вокруг города рушится и сравнивается с землей. Но на сей раз не под ударами кирки и молота, а под обстрелом неприятельской артиллерии, сжигающей все дотла. Куда ни кинешь взор, все подступы к городу в дыму и огне пожарищ. С высоты укрепленных бастионов флорентийцы с ужасом взирают на это невероятное зрелище.

На многих перекрестках города можно прочитать начертанные на стенах слова: "Нищие, но свободные!" Так ответили флорентийцы на решение правительства обложить их еще более высокими налогами, дабы собрать необходимые средства на оборону города. 24 ноября 1529 года- четвертый день после моего возвращения во Флоренцию.

* * *

Если бы меня вдруг спросили о чувствах, испытываемых мной, когда я нахожусь на крепостных стенах, мой ответ вряд ли прозвучал бы в унисон с настроениями, царящими ныне в городе. Я обескуражен и полон подозрений, порожденных множеством причин. У меня даже недостает смелости поинтересоваться, как вокруг меня развертываются события. Никому более не доверяю. Кто бы ни пришел ко мне с последними новостями, всем тут же даю понять, что не расположен ничего слушать. Я поклялся себе ни во что более не вмешиваться. Пусть мое поведение выглядит недостойным, лицемерным или трусливым, но только так я могу оградить себя от всяких подвохов. Если бы не мой пост, вынуждающий иметь дело со множеством людей, которые заняты оборонительными сооружениями, я бы вовсе отгородился ото всех.

Флоренция наводняется беженцами из соседних городов. Опасаясь расправы, они пробираются к нам сквозь кольцо неприятельских войск. Отрезанные от остального мира, флорентийцы осаждают их расспросами. Но рассказы беженцев вызывают лишь еще большее опасение за судьбу близких, оставшихся по ту сторону. Зато, выслушивая их, флорентийцы проникаются еще большей решимостью бороться и стоять до конца.

* * *

Подавляющим большинством голосов Большой совет отверг притязания Кардуччи быть переизбранным, и новым гонфалоньером стал Раффаэлло Джиролами, выходец из старинного флорентийского рода. Человеком он слывет решительным, но не столь фанатичным и упрямым, каковым считался его предшественник. Правда, справедливости ради стоит признать, что до последнего момента Кардуччи заправлял делами и руководил правительством с поистине незаурядным умением и мужеством.

Ума не приложу, отчего все вдруг запамятовали о былой близости вновь избранного гонфалоньера к Медичи? Непонятна также позиция "плакальщиков", проголосовавших против переизбрания Кардуччи. Сдается мне, что не угодил он им лишь своим недостаточным радением о делах сугубо религиозных.

Джиролами обязан своим избранием прежде всего тому, с каким умением он справлялся до этого с должностью комиссара по делам обороны. В общении с людьми он никогда не зарывался, проявляя неизменную выдержку и такт. Мне приходилось с ним каждодневно видеться, а потому я его смог хорошо узнать. В противоположность ему Кардуччи отличался весьма вспыльчивым нравом и нередко подавлял своей напористостью, вызывая неудовольствие окружающих. Порою он обрушивался на папу с такой яростью, которой могли позавидовать самые отъявленные фанатики из монастыря Сан-Марко.