Роландо Кристофанелли - Дневник Микеланджело Неистового

Вконец истощенный, усталый, подавленный и с мыслями, от которых голова идет кругом, коротаю эти дни во власти безысходного отчаяния. Вести, которые приносит мне настоятель, поначалу казались не столь страшными для всех тех, кто в период осады особенно отличился в борьбе против Медичи. Но теперь дела принимают более крутой оборот.

Сторонники Медичи, ставшие полновластными хозяевами города, с жутким хладнокровием чинят жестокую расправу. Нет никакого спасения тем, кто наивно поверил условиям сдачи города, а тем паче некоторым вожакам обороны, которые удерживали власть до последнего дня первой декады августа и вовремя не успели скрыться. Ныне только шпионы и изменники разгуливают по Флоренции с гордо поднятой головой, а защитники города кладут головы на плаху. Некоторых моих друзей, успевших спрятаться, изловили и уничтожили, а многих других, что упрятаны в подземных казематах дворца Синьории и замка Барджелло, ожидает та же участь.

Флоренция еще не видывала столь жестокой массовой расправы над политическими противниками. "Бешеные", которые удерживали власть в городе до 10 августа, совсем по-иному обращались с нашими врагами. Во время осады лишь кое-кто из шпионов поплатился жизнью, а все прочие подозреваемые в измене Республике преспокойно вышли теперь из тюрем, пусть даже обросшие и с длинными бородами, но сохранив голову на плечах.

Сторонниками Медичи отдан приказ немедленно разыскать меня. Наш дом на улице Моцца весь перерыт и обшарен, меня разыскивают и в домах моих друзей. Чувствую, как последние силы покидают меня и я уже не в состоянии совладать с собой. Неуверенность не только в завтрашнем дне, а даже в том, что может стрястись в любую минуту, вконец подавила меня. Я задыхаюсь от неизвестности. Мое состояние таково, что вот-вот отдам богу душу. Не знаю, какой день августа 1530 года.

* * *

Не перестаю думать о свалившихся на меня бедах и уготованной мне судьбе. Никогда еще не испытывал такой острейшей необходимости подробно разузнать обо всем, что творится в городе, и какое решение принято во дворце Синьории относительно лиц, занесенных в черные списки. Прежде всего меня интересует, как настроен папа в отношении меня. Неужели он поверил словам моих недругов, завистников и соперников, которые поди успели уже насплетничать, что я-де в дни осады не раз призывал Синьорию стереть с лица земли дворец Медичи, а на его месте устроить загон для скота и назвать Площадью мулов, что частенько поносил папу, унижая его достоинство и черня репутацию его племянников, и тому подобное?

Не скрою, что такие мысли нередко одолевали меня, но я их никогда не произносил вслух. После возвращения из Венеции я старался вести себя крайне осторожно в разговорах. Вопреки мнению многих я был уверен, что бывший перуджинский кондотьер Малатеста Бальони рано или поздно станет на путь предательства, а посему не был столь наивен, чтобы выставлять напоказ свои чувства и мысли. У меня не было сомнения в том, что в случае поражения меня, как и других защитников города, ждет плаха во дворе замка Барджелло.

До сих пор не имею никаких сведений о судьбе моих близких. Но мысли мои прежде всего о племяннике Леонардо.

* * *

Любопытно было бы знать, что теперь думают наши флорентийские аристократы о свободе, от которой вопреки условиям капитуляции осталось одно лишь воспоминание. Эти несчастные трусы в самой Флоренции и за ее пределами искренне верили посулам Баччо Валори и Бальони. Может быть, они поняли наконец, что значит вступать в переговоры и доверять эмиссарам Медичи?

"Будьте покойны, - увещевал аристократов, оставшихся в городе, Малатеста Бальони, - Флоренция никогда не будет стойлом для мулов, и свобода будет сохранена". Его выкормыш и изменник Стефано Колонна добавлял, вторя своему благодетелю: "Государство, управляемое достойными людьми, каким бы вам хотелось его видеть, будет создано. В этом вы можете не сомневаться и вполне положиться на синьора Малатесту и на меня. Ваш город останется свободным".

Не знаю, какая уготована мне доля, но, если удастся избежать смерти, боль моя не уменьшится. Смогу ли я отказаться служить новым хозяевам? Эта мысль гвоздем засела в моем сознании, и я уже не особенно задумываюсь над другими возможными решениями. Более того, мне даже не так боязно предстать перед новыми судьями, которые не медлят с вынесением окончательного приговора.

* * *

Насколько я могу судить, бывшие политические устои Флоренции рушатся, и вся полнота власти переходит в руки горстки самых фанатичных приверженцев Медичи.

Дабы придать хоть какую-то видимость демократии наспех создаваемым новым органам правления, для их принятия то и дело сгоняется народ на площадь Синьории. И эта безликая серая толпа с криком и улюлюканьем принимает то, что уже решено. Но формы ради все политические решения и карательные меры принимаются отныне от имени народа. Без народа теперь не обходится, даже когда свободу пытаются представить в куцем смехотворном обличье... Но зато всем должно быть видно, что настоящая, подлинная свобода существует, а стало быть, старым ревнителям республиканских порядков нечего особенно беспокоиться.

Недавно под трели фанфар и дробь барабанов были торжественно избраны двенадцать "народных" представителей, которые "будут наделены такой же полнотой власти, как и весь флорентийский народ, вместе взятый". А сам народ покричит и пошумит, благо хоть это не возбраняется, но в конце концов окажется со связанными руками и кляпом во рту. Вот к чему приводит столь бездумное принятие новых порядков.

Занимаюсь такими рассуждениями, а мне от них становится тошно. Боже, как я далек теперь от искусства! Если мне удастся бежать отсюда, как и многим моим друзьям, и если господь бог смилостивится и вернет мне силы и здоровье, ибо ныне я совсем сдал (думаю, что даже сыщики проникнутся ко мне состраданием, настолько жалок мой вид), устроюсь где-нибудь в Венеции, Милане или даже во Франции при дворе короля, где буду заниматься только искусством...

Похвал не жди, - уж такова молва

Коли за дело взялся без раденья.

И я, уверовав, отрекся от себя,

Но не приносит счастья самоотреченье.

И только феникс возродится из огня

Для нас неотвратимо времени теченье.

Я горе мыкаю лишь потому,

Что ныне не себе принадлежу.

* * *

Вчера после страшных пыток были казнены во дворе замка Барджелло главные вожаки Республики. Недавно был убит и мой друг Баттиста Делла Палла, который более других убеждал меня покинуть Венецию. Он так болел душой, не видя меня среди защитников города, что, едва узнав о моем решении вернуться, выехал мне навстречу. Мы встретились в Лукке, где обеспокоенный моим опозданием Баттиста прождал меня несколько дней.