Андреас Дорпален - Германия на заре фашизма

Двойственность отношения Гинденбурга преследовала Брюнинга весь период его канцлерства. Она не только не позволила ему воспользоваться престижем маршала – президента, который все еще был очень велик, но также повлияла на сотрудничество между канцлером и президентом, оставив последнего не связанным никакими обязательствами, а первого практически лишила свободы действий. При этом виноваты были, скорее всего, оба – и Брюнинг, и Гинденбург. В отличие от Штреземана Брюнинг, казалось, редко желал президентского вмешательства, которое могло разрешить конфликт. И он, и Гинденбург не сомневались, что президентская позиция «над партиями» предпочтительнее любого прямого вмешательства, которое может повредить его тщательно выпестованному непартийному авторитету. Учитывая природную пассивность маршала, ему вовсе не претила роль второго плана, поскольку освобождала его в собственных глазах, так же как и в глазах нации, от прямой ответственности за политику канцлера. Однако такая отчужденность превращала в пародию президентское лидерство.

Когда Гинденбург не находился в центре внимания, он проявлял меньше сдержанности, и его взгляды и желания имели отчетливое влияние на кабинет. В соответствии с обещанием Брюнинга, правительство сразу разработало проект аграрной программы, обеспечившей более высокие тарифы и меры по контролю импорта. В оппозиции, правда вялой, оказались министры, чьи партии выражали интересы промышленности и малого бизнеса, но позиция Шиле, представителя Гинденбурга, была неуязвимой. Более того, все понимали, что немецкие националисты могут быть расколоты, только если правительство сумеет привлечь их аграрное крыло, и никто не желал вмешиваться в этот процесс. Все же президент не был удовлетворен. Он упорно требовал скорейшего завершения специальной программы помощи восточным регионам и постоянно жаловался на ее медленное продвижение. Кабинет имел серьезные сомнения, будет ли выделение субсидий само по себе концом трудностей на востоке. Некоторые министры понимали, что необходимы более существенные инициативы со стороны фермеров и что более серьезное внимание в планах должно уделяться таким человеческим факторам, как праздность и некомпетентность. Но по настоянию президента программы протаскивались очень быстро и без существенных дополнений, чтобы удовлетворить его нетерпение. Ободренные заступничеством Гинденбурга, некоторые правительственные партии, имеющие особые интересы и собственные планы, проводили их, как будто кабинет Брюнинга был обычным парламентским правительством. Баварская народная партия отклонила предложенное повышение пивного налога (очень чувствительный вопрос для Баварии, где пиво очень любят), а экономическая партия выдвинула возражения против повышения налога с оборота. На этот раз Гинденбург вмешался, и благодаря его личному обращению был достигнут компромисс. Однако критики быстро увидели в этом маневрировании доказательство лишь некоторого отличия «правительства Гинденбурга» от неудачливых предшественников. Как написал Ганс Церер в «Тат», «апеллирование Брюнинга к новой концепции государства могло быть успешным, если бы оно использовалось против экономических интересов, а оно используется для поддержки этих интересов. По этой причине судьба эры Брюнинга предрешена: она не станет началом новой позитивной эры, а лишь ускорит распад и кризис. В этом смысле она, конечно, имеет значение, но вовсе не в том, в каком хотелось бы».

Неэффективность «мандата Гинденбурга» ощущалась на протяжении и следующих недель. Едва в рейхстаг был передан новый бюджет, как усилившийся кризис безработицы потребовал увеличения ассигнований. В поисках нового источника дохода кабинет решил ввести чрезвычайный налог для тех, кто устанавливает заработную плату, и для некоторых других групп населения. Правительственные партии снова оказались в оппозиции к этому предложению, а немецкая народная партия даже решила в порядке протеста отозвать министра финансов Мольденхауэра. Предвидя это решение, Мольденхауэр подал в отставку. Опасаясь за судьбу кабинета, Брюнинг попытался убедить министра остаться на посту, но Мольденхауэр отказался. Была сделана попытка привлечь авторитет президента, но, когда Мейснер спросил Мольденхауэра, передумает ли он, если его попросит президент, тот сначала ответил «нет». Поразмыслив, он пришел к выводу, что, скорее всего, все – таки передумает. Но если он останется в кабинете, ему придется уйти из партии, и он попросил коллег избавить его от такого шага. И снова неспособность правительства справиться с партийной политикой стала болезненно очевидной. Узость партийных интересов была снова продемонстрирована, когда место Мольденхауэра занял министр экономики Герман Дитрих. Демократическая партия, в которую он входил, настояла, чтобы Дитрих пошел на этот шаг под свою собственную ответственность, подчеркнув, что занятие им этого поста не обязывает партию принять бюджет.

Нельзя сказать, что президент всегда находился за кулисами. В некоторых случаях, когда вопрос был близок его сердцу, он появлялся на сцене, а поскольку это обычно происходило, когда нужно было отразить некоторые атаки реакционеров, он не слишком тревожился об эффекте его действий. Одно из таких вмешательств произошло в разгар парламентского кризиса. 30 июня 1930 года последние оккупационные войска должны были быть выведены из Рейнской области. По этому поводу были запланированы праздничные мероприятия, на которых планировалось присутствие президента. Такое участие требовало сотрудничества с возглавляемым социалистами прусским правительством, которое находилось под постоянным прицелом со стороны друзей Гинденбурга из Немецкой национальной партии. Стараясь держаться в стороне от министерства Брауна, Гинденбург отказался подписать совместную прокламацию, утверждая, что он хочет избежать всех признаков отсутствия единства, которые могут возникнуть в процессе формулировки взаимно приемлемого текста. Но Браун заверил президента, что подпишет любую прокламацию, одобренную Гинденбургом, и тому пришлось сдаться. Проблемы возникли, когда Браун обнаружил, что в предложенном президентом тексте не упоминается Штреземан, хотя вывод оккупационных войск был в основном его заслугой. Поскольку президент отказался вносить какие – либо изменения, Браун опубликовал собственную прокламацию [25]. Позднее Гинденбург, решивший угодить всем, сделал примирительный жест: он не стал воздавать почести Штреземану публично, но попросил Брюнинга положить венок на его могилу в день завершения вывода войск.

Этот инцидент омрачил празднование, и отброшенной им тени так и не суждено было рассеяться. Осенью 1929 года прусским правительством были распущены региональные организации «(Стального шлема» в Рейнской области и Вестфалии по причине проведения ими нелегальной военной подготовки. Подобная деятельность нарушала положения Версальского договора о демилитаризации и затрудняла и без того нелегкие переговоры о выводе оккупационных войск, в которых тогда участвовал Штреземан. Тем не менее Гинденбург вмешался по просьбе «(Стального шлема» и потребовал аннулировать решение о роспуске. Он не слишком упорствовал, пока не был принят план Юнга, но, подписав соответствующие законы, стал более настойчивым. Он очень хотел продемонстрировать свои истинные симпатии, и факт, что «Стальной шлем» почти исключил его из своих рядов за подписание плана Юнга, казалось бы, только подхлестнул его усилия. После эвакуации оккупированных зон снова возобновились просьбы о легализации объявленных вне закона групп. В президентский дворец потоком поступали телеграммы от членов организаций, выражавшие их самое горячее желание пройти парадом перед маршалом, когда он почтит визитом Рейнскую область.