Андреас Дорпален - Германия на заре фашизма

Кампания Тельмана шла без особых проблем. Она двигалась по традиционным каналам и была рассчитана в основном на социалистов. В то же время социалисты упорно повторяли утверждение, что отдать голос за Гинденбурга – значит отдать голос за Гитлера. Это предсказание оказалось трагически верным в основном из – за отказа коммунистов объединить свои силы с социалистами и другими демократическими силами в борьбе против нацизма.

Задача Дюстерберга была более тонкой. Его кандидатура должна была предотвратить избрание и Гитлера, и Гинденбурга. Иными словами, он должен был оставить окончательное решение открытым до второго тура выборов, не дав ни одному из них получить большинство в первом. В то же время он должен был собрать как можно больше голосов, потому что возможность «Стального шлема» и Немецкой национальной партии повлиять на выбор кандидата от правых сил во втором туре выборов напрямую зависела от числа его последователей. Ораторы, выступавшие от имени Дюстерберга, постоянно повторяли своим слушателям, почему те не должны поддерживать других кандидатов: проголосовать за Гитлера значило установить нацистскую партийную диктатуру, а Гинденбург слишком тесно ассоциировался с существующей политической системой. Не обошлось и без сложностей. Из – за присутствия в их рядах слишком большого количества лиц, симпатизирующих нацистам, приходилось атаковать нацистов с оглядкой; а попытки обратиться к избирателям – протестантам, объявив фюрера «римлянином» по вероисповеданию и по характеру, были встречены таким сильным взрывом недовольства, что от них поспешно отказались. Почетное членство Гинденбурга в «Стальном шлеме» также стало источником проблем. Чтобы справиться с этой трудностью, оппозиция его переизбранию была оправдана на том основании, что «Стальной шлем» и немецкая национальная партия слишком сильно уважают маршала, чтобы видеть, как его оскорбляют предатели и клеветники. Даже при этом некоторые члены «Стального шлема» настаивали на поддержке Гинденбурга: кое – кого пришлось срочно исключить. Но основная проблема в стане Дюстерберга проистекала из того факта, что его сторонники были заняты операцией сдерживания и не имели позитивной цели. Понадобилось целеустремленное упрямство Гугенберга, чтобы прикрыть этот пробел в глазах избирателей. В одном из своих немногочисленных публичных выступлений во время избирательной кампании он призвал слушателей голосовать за Дюстерберга. «Что касается того, что будет потом, – жизнерадостно заявил он, – пожалуйста, предоставьте это мне».

Гугенберг был откровеннее, чем Гитлер и Гинденбург, когда убеждал слушателей не задавать вопросов. Карт – бланш, на котором он настаивал открыто, другие требовали косвенно. Относительно своих планов на будущее все кандидаты выражались весьма туманно.

Гитлер никогда не общался с аудиторией доверительно: его речи всегда являлись пространными экскурсами в область истории, философии и даже биологии, а не обсуждением строго определенных проблем. Истоки его воздействия лежали в убедительности, с которой он высказывал свои взгляды, и в ощущении, которое неизменно возникало у слушателей, что он поднимает их за собой на более высокую идеалистическую плоскость. Люди полагались на его слова, чувствуя, что участвуют в возбуждающем эксперименте, втягиваются в бесконечный исторический процесс. В одной из своих речей Гитлер говорил:

«<���От крови, авторитета личности и боевого духа происходит та важность, которая только одна дает народу право смотреть по сторонам с радостной надеждой и которая является обязательной основой жизни, желаемой людьми. Когда это установлено, мы также понимаем, что обещают политические партии: процветание, личное счастье, семейную жизнь и т. д. Сначала мы должны вновь обрести честь, затем свободу, а уже из этого возникнут счастье и благополучие. Короче говоря, нам необходимо снова обрести условия, которые мы, немцы, возможно, смутно видели до войны. Люди будут жить с радостью в сердцах, потому что жизнь обретет смысл и цель, потому что закат жизни не станет концом всего, ведь далее последует бесконечная череда новых поколений. Люди будут знать, что все нами созданное не достанется Орку, а перейдет детям и детям их детей».

Когда речь шла о таких грандиозных исторических перспективах, не имел никакого значения тот бесспорный факт, что Гитлер никогда не говорил своим сторонникам, что он предлагает делать. Люди ликовали и громко выражали свое одобрение, когда он заявлял: «(Если кто – то придет и спросит нашу программу, мой ответ будет таков: я проповедую свою программу уже тринадцать лет. Она проста и понятна. Германия должна быть избавлена от яда демократии и интернационализма». И если программа казалась неопределенной, людей все равно убеждали, что им выпала великая миссия претворить ее в жизнь.

«Я верю в способности, таланты и ресурсы моего народа. Только одно необходимо, чтобы высвободить эту мощь, – союз национальных сил… У немецкого народа мы видим новую волю, закаленную как сталь, – новое единство и упорство. Сотни тысяч человек в Померании, Баварии, Рейнской области и других местах готовы к любым жертвам, чтобы спасти людей, ставших жертвами существующей системы».

Произведенные в ранг творцов истории, слушатели не желали беспокоиться по таким «мелким» причинам, как, например, рост уровня безработицы. Они верили Геббельсу, который говорил, что «<���когда человек имеет волю и талант трансформировать небольшое общество из семи членов в движение миллионов, он также найдет путь к объединению всей нации, которое преодолеет ужасные политические, идеологические и социальные конфликты, которые сегодня разъединяют, истребляют наш народ».

Если Гитлер не говорил ничего конкретного о том, что он предлагает делать, Гинденбург и выступавшие от его имени ораторы не далеко ушли от лидера нацистов. Гинденбург не уставал повторять только одно: что он не имеет обязательств ни перед одной партией и сохраняет полную свободу в своих решениях, избегая говорить о том, что он намерен предпринять в будущем. Он всячески старался, чтобы имя Брюнинга не ассоциировалось с его политикой, а последний находился не в том положении, чтобы обещать что – то определенное. В то время как основная масса сторонников Гинденбурга ожидала, что он сохранит Веймарскую конституцию, самые прозорливые понимали, что его переизбрание есть прыжок в темноту. «Гинденбург, – писала «Франкфуртер цайтунг», – не может сказать нам, что он намерен делать в будущем, какие меры он планирует в случае ухудшения существующей обстановки или ослабления политического напряжения, кого он планирует назначить канцлером, если перемена станет необходимой. Он не может нам сказать этого, но в его случае нам и знать все это не надо, потому что у нас есть опыт семи прошедших лет и обещание Гинденбурга не лишать нас конституционных прав». Вместе с тем в той же статье признавалось, что за Гинденбургом следует наблюдать «внимательно и постоянно», чтобы не допустить появления «групп привилегированных личностей, которые могут в решающий момент оказать опасное влияние».