Френсис Кроуфорд - Две любви

Эти размышления привели его к мысли, что Беатриса должна быть в Иерусалиме, и Курбойль, похитив ее из Антиохии, привез в Иерусалим, надеясь убить своего врага прежде, чем отплывет в Англию.

Он нашел Альрика у низкой двери их дома, где он сидел на ступенях. От свежей утренней зари его лицо казалось розовым и белым. Толстые руки Альрика небрежно лежали свесившись на его коленях, в то время как он смотрел на улицу своими глуповатыми голубыми глазами.

548

- Прекрасно сделано, Альрик,- сказал Жильберт,- уже второй раз ты мне спасаешь жизнь.

- Хорошая была стрела,- ответил Альрик задумчиво.- Я носил ее два года и хорошо наточил. Досадно, что он сломал ее и свою голову, в то время, как падал, а то я купил бы стальное острие, чтобы оно послужило мне еще; но я услышал шаги и скрылся, опасаясь, что меня примут за вора.

- Хороший удар! - сказал Жильберт и вошел в дом.

XII

Была ранняя заря, когда они нашли труп сэра Арнольда Курбойля, и только вечером. Жильберт и Дунстан последовали за молодым евреем в старый квартал города, возле Сионских ворот, к сирийскому дому, расположенному в саду. Весь день они обыскивали Иерусалим сверху донизу, в узких переулках с белыми домами, повсюду расспрашивая о только что приехавших рыцаре и молодой девушке. Никто не мог им ничего сообщить, потому что сэр Арнольд дорого заплатил, чтобы найти уединенный дом, в котором Беатриса могла безопасно находиться под надзором, пока сэр Арнольд отправится разыскивать Жильберта, чтобы убить его и укрыться здесь от преследований. Не добившись цели, они увидели маленького мальчика, который сидел на опушке дороги, плача и причитая по восточному обычаю. На вопрос переводчика, тоже еврея, о причине слез, он ответил, будто отец отправился путешествовать, оставив его в доме с матерью. Между тем к ним явился христианин со своей дочерью, ее служанкой и слугами и попросил сдать ему дом на некоторое время, потому что он находится в приятной местности; ему сдали дом за большую цену, но еще ничего не было заплачено.

Утром мальчик видел, как христиане уносили тело рыцаря для погребения, и пошел в дом, но слуги не хотели впустить его; не понимая, что он говорит, они угрожали избить его. Он боялся, что его отец нечаянно вернется, потребует отчета с него и его матери, почему они допустили иностранцев воспользоваться домом, даже не получив вперед платы.

Когда Жильберт понял, что нашел, чего искал, то прежде всего дал мальчику в утешение денег, а потом через переводчика попросил провести их в дом, утверждая, что он войдет туда, несмотря на сопротивление слуг.

Мальчик взял деньги и, осмотрев Жильберта, почувствовал к нему доверие, перестал плакать и повел их к дому.

Низкий, белый дом был расположен в глубине сада, в котором росли пальмы и весенние цветы. Они были посажены по прямой линии между маленькими обтесанными камнями, таким образом размещенными, что между ними оставались небольшие края земли. Только что вычищенная аллея вела к квадратной двери дома, а на дверной притолоке были написаны еврейские изречения.

Жильберт тихо постучал в дверь рукояткой своего кинжала, но никто не отвечал; тогда он постучал сильнее. В доме не раздалось никакого шума. Тогда он толкнул дверь, надеясь, что она сама откроется от сильного толчка, но она была хорошо заперта, а два окна по обе ее стороны были также заставлены.

- Они думают, что нас много, и боятся,- сказал маленький еврей.Поговорите с ними, сударь, они не понимают моего языка.

Толмач перевел, что он сказал. Тогда Жильберт заговорил по-английски, предполагая, что слуги Курбойля должны быть англичане. Но юный еврей утверждал, что нет, и сказал:

- По-гречески, сударь, поговорите с ними, по-гречески: они все греки, вот почему они трусят. Все греки трусят.

Толмач начал говорить по-гречески очень ясно и громко, но в ответ они все-таки ничего не услыхали. Между тем, когда Жильберт приложил ухо к двери, то услыхал что-то вроде стонов ребенка. При мысли, что какое-нибудь слабое создание страдает и, может быть, умирает, кровь ему бросилась в голову. Он взял кожаный пояс маленького Альрика и, повязав вокруг своей руки с целью предохранить ее от синяков, сталь стучать в дверь в то место, где соединялись доски. Он ударил один раз, два, три раза, и дверь стала отворяться изнутри, так что было возможно видеть железную полосу, на половину согнутую. Тогда он так толкнул плечом дверь, что доски подались.

Внутри находился маленький двор с бассейном по римскому или восточному обычаю, вокруг него был выстроен дом. Войдя, Жильберт отдал приказ хранить молчание, чтобы узнать, откуда раздаются стоны, слышавшиеся теперь яснее. Казалось, они доносились из колодца и сопровождались плесканием воды. Он наклонился, чтобы посмотреть, и страшно вскрикнул: там билась полумертвая голова со связанными руками, к которым были привязаны тяжести. Жильберт узнал Беатрису.

Не теряя ни минуты, он немедленно стал спускаться, благодаря отверстиям в стенках колодца, и нагнулся, чтобы схватить бледные руки, рискуя упасть сам. Когда же ему удалось достигнуть, лицо исчезло под водой. Твердо укрепив ноги в отверстиях и держась одной рукой за рукоятку вращательного колеса колодца, он поднял молодую девушку. Это было настоящим фокусом, несмотря на легкость ее тела. Его слуги могли помочь ему лишь только, когда он положил тело на свое правое колено; они спустились, ловко положили свои пояса подмышки молодой девушки и вытащив, уложили ее на мостовую двора. После этого маленький еврей отправился в дом своей сестры за матерью, чтобы она могла позаботиться о несчастной девушке.

Жильберт опустился на колени перед Беатрисой, положил ее голову на свернутый плащ Дунстана, закрыл ее своим плащом и устремил глаза на маленькое, бледное и безжизненное личико. Он с горестью вспоминал, что в последний раз оставил ее в Антиохии разгневанной, покинув все, что любил, в тот момент, когда гибель была близка. При этой мысли его сердце перестало биться, как молот кузнеца неподвижно висит между ударами. Беатриса все еще лежала, как мертвая; казалось, ее дыханье погасло, и Жильберт считал ее мертвой. Он попробовал заговорить с Дунстаном, но не мог извлечь звука из своей груди: его язык и горло внезапно высохли и парализовались; от ужасного отчаяния он сделался нем. Взяв маленькие белые ручки, кисти которых посинели от веревок, он сложил их на груди. Потом он положил рукоятку кинжала, сделанную крестом, в ее руки и попробовал тихо закрыть ее полуоткрытые глаза.

Дунстан понял намерение своего господина и, коснувшись его плеча, сказал.

- Она не умерла.

Жильберт вздрогнул, поднял голову и понял, что Дунстан был серьезен.

- Сударь,- сказал Дунстан,- позвольте мне прикоснуться к ней.