Якоб Буркхард - Век Константина Великого

Уже давно вместе с заимствованными обрядами и культами распространилась среди образованных сословий и наклонность к безверию, и в лучшем случае безверие это принимало философскую окраску. Но в III столетии среди высших слоев населения под влиянием великих бедствий, постигших страну, наблюдается смена настроений. С одной стороны, людей ученых захватили жажда чуда и суеверность простонародья; с другой — в их распоряжении оказалось новое духовное явление, ухитрившееся связать воедино философию и самые невероятные предрассудки, а именно — так называемый неоплатонизм.

Две эти тенденции не существовали отдельно друг от друга в общественной жизни того времени, и здесь их невозможно полностью разделить. Никак нельзя сказать с уверенностью, где кончаются народные верования и начинаются философские суеверия; последние зачастую признавали первые, стремясь найти для них место в своих построениях; особенно это касается учения о демонах.

На каждой странице истории III века мы найдем свидетельства об отдельных явлениях такого рода, о растущей вере в чудеса и фанатизме язычников, о мистицизме и аскетизме особенно пылких из них. Но в целом складывается впечатление, что отношение к сверхъестественному вообще принципиально изменилось. Эта перемена становится очевидной, если рассмотреть новые воззрения на конечную судьбу человека.

Постоянно выдвигаемое противниками христианства обвинение звучало так, что это отрицающая мир религия, которая рассматривает жизнь на земле только как мрачный и изобилующий испытаниями период подготовки к вечной жизни в мире грядущем. Напротив, язычество восхвалялось как исполненная радости доктрина, которая учила античного человека беспрепятственно проявлять свои способности, наклонности только ему присущим образом, воплощая свою, исключительную, судьбу. Следует сразу же возразить, что даже мировоззрение греков во времена наибольшего их процветания было далеко не столь радужным, как обычно считают. Но в любом случае необходимо понимать, что язычество III века не столь уж необоснованно претендовало на такую, если читателю будет угодно, похвалу и что оно также стало религией потустороннего. Христианская догма рассматривает вопрос о смерти и бессмертии в конце учения о человеке; но здесь мы начнем с обсуждения этого предмета, так как только через него можно прийти к пониманию поздних языческих религий.

Конечно, в очень большой степени развитию миро отрицания способствовало плачевное положение государства и общества, но это объяснение нельзя считать исчерпывающим. Новые тенденции, подобные вышеназванным, черпают свои жизненные силы из неизмеримых глубин, они не могут быть представлены просто как следствия предшествующих условий. Разумеется, раннее язычество даровало человеку существование после смерти, но в качестве всего лишь тени, это было какое-то бессильное сонное бытие. Те, кто претендовал на большую осведомленность, говорили о переселении душ, следуя в этом за египтянами или азиатами. Лишь немногим, любимым богами, было суждено пребывание в Элизии или на островах Блаженных. Когда наступило время кризиса язычества, круг избранных внезапно разросся, и на вечное блаженство стал рассчитывать чуть ли не каждый. На великом множестве саркофагов красуются вереницы тритонов и нереид, весьма искусно выполненные для этого позднего периода; они означают путешествие на упомянутые острова. Надписи на гробницах не оставляют места для сомнений. «О несчастные живущие, — читаем мы, — оплакивайте эту смерть, но вы, боги и богини, возрадуйтесь, принимая к себе нового гражданина!»

Кроме того, встречаются торжественные уверения, что настоящая жизнь начинается только в ином мире. «Лишь теперь ты обрел счастливую жизнь, вдали от земного рока; высоко в небесах ты наслаждаешься нектаром и амброзией в обществе богов». Такое радостное бессмертие предполагается даже для детей, для восьмилетних девочек: «Вы, возвышенные души праведников, ведите невинную Магниллу через Елисейские поля и луга к своим обиталищам!» Десятимесячный младенец якобы говорит: «Моя небесная божественная душа не уйдет к теням; космос и звезды примут меня; земля получит лишь мое тело, а этот камень — мое имя». Вдовец уверяет, что знает созвездие, где пребывает его жена: это Волосы Вероники близ Андромеды. Несколько скромнее молитва сына: «Боги подземного мира, откройте для моего отца рощи, где вечный день сияет пурпурным светом». Имеется также выражение особой надежды увидеть умершего вновь, но только на позднем языческом надгробии IV века. Мы обнаруживаем здесь еще и другое логическое следствие веры в бессмертие, а именно — веру в заступничество умерших за живых. Человек, занимавший крупную должность, говорит: «Как я заботился о вашем благополучии на земле, так я позабочусь о нем и теперь, среди сонма богов». Считалось, однако, неверно, что многие эти надписи имеют христианские истоки; многочисленные мифологические дополнения делают это, очевидно, невозможным.

Что подобные представления о бессмертии были в эпоху Диоклетиана широко распространены, доказывает предостережение, адресуемое язычникам Арнобием: «Не обольщайтесь пустой надеждой, когда надменные мудрецы заявляют, что они рождены от Бога и не подвластны законам судьбы и что, если жизни их будут в целом добродетельны, божественные чертоги распахнутся перед ними, и после смерти они смогут подняться туда беспрепятственно, как к себе домой». Но так или иначе, с тех пор глубоко укорененная вера в земное предопределение не находилась уже в таком жестком противоречии с мыслью о нравственном устройстве космоса, и стала приниматься в расчет судьба человека в ином мире.

Эти весьма благочестивые с виду убеждения с языческой точки зрения представляют из себя всего-навсего просвещенный монотеизм и суровую этику, которую в теории, а отчасти также и на практике сохранили стоики. Но для современников проблема выглядела отнюдь не так просто. Между ними и высшей целью их существования вклинивались бесчисленные боги и божественные иерархии, и об этих демонических силах собирались всевозможные сведения. Даже когда язычник того времени приближается к идее так называемого монотеизма, мы находим, что он вовсе не отказывается от представлений о сверхъестественных сущностях низшего ранга, служить которым и добиваться расположения каждого из которых нужно особо. Неспособный удовлетворить тоску по бессмертию в мгновенном нравственном и религиозном акте — бросившись доверчиво на грудь Предвечного, — человек ощущает необходимость предпринять долгое путешествие в обход. Отныне античное богослужение навсегда оказалось связано с определенными тайными обрядами, которые приближали инициата к его божественному покровителю и в то же время давали относительную надежду на бессмертие более радостное, нежели привычный призрачный Гадес. В греческих мистериях, посвященных Деметре и Дионису, эта надежда связывалась с празднованием смерти и возрождения природы, конкретно — хлебных злаков, и она не становилась необходимой составляющей культа. Такие мистерии продолжали существовать; если император или другой выдающийся гость приезжал в Грецию, он непременно желал пройти посвящение. В известном обращении к сыновьям Константина христианин Фирмик осуждает элевсинские инициации, критские таинства и засга корибантов как доселе действующие. Пожалуй, можно даже предположить, что мистерии, которыми во времена Павсания Греция изобиловала, сохранились, полностью или частично, хотя бы даже и в несколько увядшей форме, до эпохи Феодосия.