Николай Дубровин - Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал Сионский Вестник

Подобные лица были удалены впоследствии, но в начале столетия приняты как желанные гости и подходящие наставники для возрастающего поколения. Нуждаясь в профессорах и не имея своих, русское правительство принуждено было искать их в иностранных государствах. Люди вполне образованные, ученые и нравственные редко соглашались оставить свое отечество, и потому только люди посредственные и часто порочные являлись в Россию, чтобы предложить за деньги свою мнимую ученость. Но воспитание, писал неизвестный нам современник [42] „О новых благородных училищах, заводимых в России". Письмо из Т. „Вестник Европы" 1802 года № 8, стр. 363. , есть «основание частного и государственного благоденствия, а y нас не будет совершенного морального образования, пока не будет русских хороших учителей, которые единственно могут вселять в юное сердце чувства и правила доброго россиянина. Никогда иностранец не поймет нашего естественного или народного характера и следственно не может сообразоваться с ним в воспитании; никогда он с чувством не скажет слова о России, об ее героях, народной чести и не воспалит в ученике искры патриотизма. Иностранцы весьма редко отдают нам справедливость. Мы их ласкаем, награждаем, а они, выехав за курляндский шлагбаум, смеются над нами или бранят нас, выдумывают соблазнительные анекдоты и печатают нелепости о русских».

Изыскивая средства, как бы заменить иностранных учителей русскими, современник предлагал воспитывать для этой цели мещанских детей при кадетском корпусе, а до тех пор, говорил он, «не будет надежды когда-нибудь обойтись без иностранцев». Предложение это, более чем справедливое, могло дать плод только в будущем, а в то время, когда оно высказывалось, Россия покрывалась «пеною», которую выбрасывали в нее «политические бури соседних стран».

«Перебежчики эти, писал граф Иосиф де-Местр [43] Министру народного просвещения графу Разумовскому в июне 1810 г. Васильчиков. „Семейство Разумовских". T. II, 253. , приносят сюда (в Россию) одну наглость и пороки. Не имея ни любви, ни уважения к стране, без связей домашних, гражданских или религиозных, они смеются над теми непрозорливыми русскими, которые поручают им все, что есть дорогого y них на свете, т. е. своих детей».

Но Россия, по едкому замечанию мисс Вильмот, была еще тогда настолько неразвита, что отличалась добродетелью гостеприимства и сделалась убежищем всех, кто не находил себе приюта на Западе. Вместе с знаменитостями политическими и литературными, явились парикмахеры, модистки, преступники, побывавшие на галерах, беглые солдаты, лакеи и проч.

«После чумы, говорит Бантыш-Каменский, вспоминая то время, на Москву напала другая зараза — французолюбие; много французов и француженок наехали с разных сторон, и нет сомнения, что в числе их были люди очень вредные», находившие для своей пропаганды давно уже подготовленную почву. Французские эмигранты с удивлением нашли y нас людей, которые лучше их самих знали дела их родины, изучали Руссо и речи Мирабо.

Вместе с французским языком и литературою проникли в Россию и современные идеи философов и энциклопедистов и нашли себе, более чем где-либо, поклонников-фанатиков и самых ярых последователей.

Французская философия давала излишнее доверие к человеческим силам и убеждение, что человек сам по себе может достигнуть счастья и быть устроителем собственной судьбы, если обладает только разумом. — Проповедник этих идей — Вольтер, пользовался у нас большим уважением и популярностью и, к сожалению, преимущественно среди тех, которые знали о нем по наслышке и не были достаточно знакомы с его произведениями. Издали все кажется привлекательнее и интереснее; с приближением или знакомством многое изменяется. Граф Шувалов прожил в Фернее y Вольтера более двух недель и после того много убыло y него уважения к французскому философу [44] „Мое определение на службу". Ф.Тимковского, „Москвитянин " 1853 г. № 20, стр. 61. . Тем не менее, большинство русских преклонялось перед Вольтером, и библиотеки образованнейших русских людей того времени, занимавших важные государственные должности, были переполнены книгами французских писателей ХVІІІ века.

Император Павел старался изгнать французов из России, усилил цензуру и в апреле 1800 года запретил ввоз иностранных книг и даже нот. Тогда же было воспрещено отправлять за границу молодых людей для воспитания, и часть общества, послушная велениям императора, перестала хвастаться вольнодумством. «Влияние повелителя, говорит г-жа Сталь, здесь (в России) до того сильно, что с переменою царствования могут измениться понятия о всех предметах». В литературе хотя и говорили теперь о Вольтере, но уже об «изобличенном» или «обнаженном», и стали появляться переводы разных религиозных сочинений; но рядом с ними, при помощи контрабанды, проникали в Россию и запрещенные книги. «И так как идти на такой риск, говорит Шторх, какой связывался с ввозом книг, стоило только для самых пикантных вещей, то строгость мер была причиной, что из всех литературных произведений приходили в империю только такие, по поводу которых запрещение и было главным образом сделано. Некоторые букинисты, в числе которых были также и эмигранты, занимались этим опасным, но прибыльным промыслом с неслыханной смелостью. Их склады были известны почти всякому и однако не нашлось ни одного доносчика» [45] А.Н.Пыпин. „Общественное движение при Александре" стр. 69. .

Книг немецких или английских в наших библиотеках было мало, а русских и еще того менее. Исключение в этом отношении составляла библиотека графа Федора Андреевича Толстого, в которой находилось много славяно-русских рукописей и старопечатных славянских и русских книг. К сожалению, владелец библиотеки составлял ее исключительно из тщеславия и сам не понимал значения своего собрания [46] „Русская Старина" T. VII, стр. 124. .

В известной Салтыковской библиотеке считалось от 4 до 5 тысяч сочинений, большей частью на французском языке, содержания исторического, по разным наукам и словесности (между прочим многотомная энциклопедия); попадались кое-какие немецкие и английские сочинения, а русских книг в этой библиотеке, принадлежавшей одному из древнейших и славных русских домов, едва набиралась какая-нибудь сотня [47] Воспоминания А.П.Бутенева. „Русский Архив" 1881 г. Кн. III (1), стр. 33. . За знатью тянулось дворянство и среднее состояние. Приезжавшие на Макарьевскую ярмарку помещицы, следуя тогдашней моде, запасались не только чепцами, но и книгами; дворяне, имевшие дохода не более 500 руб., собирали библиотеки [48] О книжной торговле и любви к чтению в России. „Вестник Европы" 1802 г., № 9, стр. 59. , но, конечно, без всякой системы, что попадалось под руку. Покупались преимущественно романы и притом переводные: Лафонтен и Крамер, Грандисон и Клариса составляли содержание библиотеки. «Странный был состав маленькой библиотеки молодых Пещуровых, пишет Ф.Вигель [49] „Русский Архив" 1891 г. № 8, 148. См. также „Русский Архив" 1875 г. Т. I, стр. 19. : полное собрание сочинений Флориана, все творения Дорота, маленький том Буффлера, театр Мариво, письма к Эмилии о мифологии г. Демутье, Шольё и Лафор, Бернис и Жанти Бернар; все легкое, розовое, амурное, ни одной русской книги. Вместе с версальскими предрассудками вошла y нас в моду французская литература», и часто иностранные книги наполняли библиотеки таких владельцев, которые не знали ни одного из иностранных языков. Ряжского уезда, Рязанской губернии помещик А.С.Сербин, хотя и не владел языками, но имел y себя библиотеку, составленную преимущественно из творений французских литераторов XVIII века. В ней преобладали энциклопедисты, особенно Вольтер, и сам А.Сербин был горячим его последователем.