Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

«Дорогой Николай Васильевич!

Я был несказанно счастлив, получив Ваше письмо, и можете не сомневаться, что, как никто, ценю Ваше ко мне доброе отношение. Вполне с Вами согласен, что в Берлине Вам пришлось бы много труднее, чем в Харбине. Подозреваю даже, что Ваше присутствие здесь привело бы к расколу «сменовеховства», которое здесь невероятно опоганилось. «Дюшеновщина заела», сказал бы, так как в личности нагло-циничного Дюшена как бы персонифицируются все отрицательные стороны так прекрасно начатого Вами движения. «Канунники» так низко пали, что даже в советском посольстве мне откровенно посоветовали не «связываться» с ними и в «Накануне» не работать. Особенно смешны бывают канунники, когда «предостерегают» коммунистов от опасности нэпа. «Я, как старый синдикалист» и т. д. возражал Кирдецов Бухарину, вызвав у того лишь презрительную улыбку и снисходительный эпитет «кузена». Но особенно всем здесь, повторяю, ненавистен Дюшен, щеголяющий вновь заведенными золотыми часами, ухитряющийся совмещать демагогические выпады по одним вопросам и трогательное смирение по другим. Он состоит на службе и получает большие деньги в американской организации «YMCA» [268]и настаивал на изгнании Василевского (Не-Буквы) из газеты за его полемическую и вполне уместную статью (в связи с сожжением «Леона Дрея» Юшкевича американцами, Василевский их обстрелял и чуть не поплатился). Поверьте, что я не слишком строг к «Накануне». Мою позицию разделяли бы и Вы. Разделяют ее и лучшие из канунников. Группа Чахотина предрешила свой выход из редакции. Одно время назрело целое coup d'etate [269]при ближайшем участии и Бобрищева-Пушкина; он, кстати, осел в Берлине; я ему нашел комнату в соседстве со мной. Он очень часто ко мне забегает; несмотря на многие отрицательные качества, он мне нравится какой-то своей особенной беспомощностью. Бедняга сильно опустился и заслуживает к себе известного внимания. Coup d'etate лишь с огромным трудом удалось предотвратить, тем более что коммунисты делят свое расположение (а вернее, нерасположение) к канунникам поровну. Катастрофе «дюшеновцев» они бы даже, пожалуй, поаплодировали бы. Меня усиленно через Бобрищева, Миркина (ставшего первым человеком в «Накануне») и Василевского втягивали в переворот, но я уклонился. Меня гораздо больше и посейчас интересует возможность развалить «Руль», который жил только немецким издательством «Ульштейн». Мне удалось нащупать деловые немецкие круги, возмущенные этой комбинацией и обещавшие всячески содействовать расторжению неестественного союза антантофильского, нерусского «Руля» со все больше русифицируемой Германией. Вопрос только в том, что нужно подобрать вескую группу, с добрыми именами. Много раз я подумал о Вас и даже заготовил мысль, что в первом же № той новой газеты, которая могла бы выйти и до Вашего приезда, стоял бы аншлаг о Вашем предстоящем приезде и возглавлении редакции. Элементы для подобной группы здесь имеются вроде милейшей княжны Кропоткиной (дочери анархиста), Евгения Лундберга, Сергея Рафаловича, Алексея Дроздова, может быть, Станкевича и Пешехонова, который меня глубоко растрогал своей последней книжкой «Почему я не эмигрировал?». Обязательно ее раздобудьте. Верьте мне, что нюх меня не обманывает, и для новой газеты, которая скоро бы вытеснила все прочие, есть место. Я это чувствую всем своим существом. К сожалению, я в тисках проклятого противоречия, парализующего мою энергию. Ведь я приехал учиться; так пусть же Германия и Россия повременят и останутся пока без органа русско-германского сближения, реального и столь злободневного (!! – У.) [270].

В силу некоторых (поверьте, веских) соображений, я занял в Берлине не совсем договоренную позицию, хотя и счел нужным на одном из кусковских диспутов объявить себя сторонником новой России. Я произнес (в присутствии Кирдецова и К О) речь, в которой прославил благородные источники «сменовеховства» («тоска по родине») и неверный уклон, который оно в Берлине приняло, увлекшись прислужничеством. Как же быть? Нужно или очищать движение это, или начать сначала, но с большим тактом и осмотрительностью. В качестве примера достойного подражания подробно остановился на дальневосточном сменовеховстве; в заключении я предложил высланным из России, морально-полноценным эмигрантским группам, и в частности Кусковой – Прокоповичу, влиться в сменовеховство и тем поднять его моральную температуру. Всю искусственность этого построения я прекрасно видел, но хотел все же найти такую формулу, которая делала бы меня открытым сторонником Москвы. Кстати, от заместителя Нансена, Эд. Фрика, только что вернувшегося из Москвы, узнал, что моими докладными записками о КВЖД очень заинтересовался Карахан и решил меня вызвать в Москву. Я принципиально обещал Фрику при получении приглашения незамедлительно выехать туда.

Письмо Н. А. Ухтомского, посланное из Берлина в июле 1923 г., продолжает основные мотивы предыдущего послания:

«Дорогой Николай Васильевич!

Прежде всего, не могу Вас лично не порадовать. На каждом шагу приходится все больше убеждаться в том, что Ваши акции стоят на голову выше всех других «сменовеховцев». Об этом слышу постоянно и справа, и слева. Уверяю Вас, что даже коммунисты Вами сильно интересуются, отдавая должное Вашей искренней и независимой позиции. Я подчеркиваю слово коммунисты, ибо за последнее время особенно близко подошел к этой среде. Правда, и раньше у меня уже были встречи с Крестинским, и даже с Красиным, но то были лишь деловые, не достаточно интимные встречи. Да и мог ли на иные рассчитывать? В. Н. Ксандров, член «ВЦИК» и заместитель Раковского по председательствованию в украинском Совнаркоме, сразу изменил мои шансы. Не исключена возможность, что в скором времени я буду вызван в Москву по одному важному, касающемуся и Вас, харбинцев, вопросу. Не считая возможным передавать в письме все то, что удалось мне за последнее время выяснить о России, я скажу лишь, что жизнь на каждом шагу подтверждает Ваши мудрые прогнозы. Более того, следует более решительно и беззаветно подходить к строящейся России, позабыв чересчур медлительные теории «спусков и тормозов». Имей я Вашу интеллектуальную оборудованность, я бы давно уже строил «там» в России наше новое государственное здание. С местными «сменовеховцами» у меня как-то не налаживаются отношения; убежден, что с Дюшеном и Вы никогда бы в жизни не сошлись. Ключников лучше других, но рядом с Вами поражает своей мелочностью и какой-то подозрительной трусливостью.

Желая с ним раз и навсегда договориться, я ему прочел 2–3 выдержки из Вашего письма. Его это навело на размышление, но сознайтесь, что я не вправе показывать ему все письмо, не имея Вашего разрешения. Кирдецов назначается советником берлинского посольства, а Чахотин (наиболее Вам близкий) выходит тоже из «Накануне». Были бы Вы здесь, могли бы сейчас все прибрать к рукам. Случайно как-то в «унтергрунде»[метро. – А. К.] встретился с Гессеном. На почве ксандровской информации воодушевленно ему развивал свои мысли. Он был растроган. Сказал: понимаю Вас и не осуждаю» [272].