Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Но аграризации от избытка сил в деревне, а не от недостатка их в городе. С риском, что это место останется не вполне ясным, чувствую, что пора закончить с непомерно разросшимся «экономическим отступлением» от темы и перейти к уже поставленному политическому вопросу: итак, возможна ли актуальная средняя линия? Отвечаю – да, возможна.

Вопрос второй: возможна ли она вне и помимо компартии? Отвечаю со всей решительностью – нет! Для этого нет ни массы, ни вождей. Начну со вторых – идя, справа налево, можно начинать примерно с Милюкова и беглым взглядом от него через Зензинова, Кускову, энэсов, эсеров и до Чернова можно видеть их полную непригодность к какой бы то ни было, не только руководящей, а просто активной роли – отсутствие политического чутья и такта, волевая дряблость, полное отсутствие чувства ответственности и, увы, надо сказать всю правду, полный моральный крах, повальная недобросовестность и наклонность к личному устроению всеми средствами, лишь бы они были прикрыты пышной фразеологией и прежней репутацией – характерны для всех них без исключения. С таким багажом не сдвинешься, даже если бы были привода, связующие их теперь или в будущем с массами. Но таких приводов нет и не будет.

Массы. Не для реакции, а для государственно разумной средней линии. Для реакции в темной деревне, среди мещанства, на почве религиозной или антисемитской, материал бы нашелся и для всероссийского погрома горючего хватило бы.

Но масса сознательная, поскольку она не входит в РКП, в общем и целом советскую платформу (и политическую, и социальную) приняла, реставрации не хочет, но к твердому правопорядку очень склонна. Это «сочкомы», о которых писали Вы, беспартийные в Советах, в вузах и среди спецов, это активно работающее крестьянство, Красная армия, в будущем рабфаковцы, когда они станут чиновниками советской государственности. Чего бы они хотели? Не берусь ответить со сколько-нибудь большим приближением, но мне ясно, что деловая программа того, что называют правым коммунизмом, почти полностью исчерпала их желания (притом еще не оформленные, а потенциальные) и дала бы достаточный простор хозяйственной деятельности деревни и развитию ее мощи. Задача в том, чтобы советская власть из рабоче-крестьянской стала крестьянско -рабочей. Это все, что нужно для России, для меня и, хочу думать, для Вас. «Правыми коммунистами» эта задача может быть разрешена в полном объеме и со всей полнотой. Конечно, с ортодоксально-коммунистической точки зрения это чистейшее «сменовеховство»; и недаром год назад, после месяца пребывания в России я пришел к выводу, которым делился с Юрием Вениаминовичем, что наша аудитория не левеющие интеллигенты, а правеющие коммунисты. Процесс сближения нас с их правым крылом, несомненно, происходит и передвижка от исходных позиций равно значительна и у них, и у нас. Но было бы опасным самообольщением думать, что создается почва для «соглашения», «коалиции» и других добрых игрушек парламентаризма, которыми до сих пор сквозь слезы тешился Павел Николаевич[Милюков] в Париже и долгое время в мечтах склонен был предаваться Юрий Вениаминович[Ключников]. Надо твердо усвоить себе, что политически «мы» величина исключительно умозрительная, а не реальная… В самом деле, едва ли десяток прежних интеллигентов, оторвавшихся от наличной русской действительности и главное рвение полагающих на грызню в своей среде (Ключников и «Накануне», Лежнев и Потехин и т. д.) – право, немного. Но стать идеологической ячейкой будущего, конечно, соблазнительно, но для этого, прежде всего, надо установить идейную ясность и слитность в своей среде. Именно поэтому я и рад нашей возобновившейся переписке и атакую столь необъятными письмами Вас. И в 1918-ом, и в 1921 г.г. мы были наиболее с Вами идейно близки, и установить теперь такую же близость и взаимопонимание – значит сделать большой шаг вперед на пути к оформлению нового русского интеллигентского сознания. Пишу это без всякой переоценки Вас и себя. У Вас максимум возможностей для того, чтобы быть главным и независимым выразителем этого сознания… у Вас все данные для этого – прямота и честность политических позиций, не заподозренная даже врагами ни справа, ни слева… у Вас ясный и четкий анализ… блестящий публицистический дар. Все данные, кроме одного: – сознания всей глубины происшедшего разрыва между старым и новым в России, между прежним и теперешним человеческим материалом, между той и этой интеллигенцией. А это нужно, прежде всего. И вот, моя задача помочь вам в этом. Поверьте, «сменовеховство» как самостоятельная «фирма» умерло, и имейте (не теперь, а через некоторое время) мужество сказать: если бы РКП раскололась на левых и правых, я пошел бы в ряды правых коммунистов, с полной искренностью тактики и честностью убеждений. Для такого решения нужно мужество, нужно отрешиться от фетишизма слов, при котором у Вас, простите, все еще получается, что: капитализм – «цаца», а коммунизм – «кака», в то время как и тот и другой преходящие и взаимно компромиссные(да, да! Уверен в этом!) формы. Вы правы, что не едете пока в Россию: боюсь, что, приехав, были бы очень разочарованы в ней. Но вина в этом была бы не ее, а исключительно Ваша – нужен совсем иной тонус ожиданий и требований; не надо ждать в новых мехах найти старое вино:

«…прожито, отжито, выпито, выпито…».

И эту работу над собой Вы должны проделать. Вы можете ее проделать! Поэтому я Вас, а не Лежнева считаю своим ближайшим соседом. С ним меня разделяет кое-что идеологически и очень многое тактически. Главное то, что он невольно акцентирует в сторону ушибленных революцией, в руку внутренней эмиграции. Он расшаркивается всячески перед Лениным и Троцким, в кармане кажет кукиш коммунистам и открыто с наибольшей энергией и вкусом ругает «Накануне». Но ведь это старая черта, что с ближайшим соседом ругаются всегда с наибольшим остервенением. Болгары – сербы, русские – поляки и т. д. И, главное, надо бросить тень на соседа, чтобы самому побелей казаться. Нет, такая позиция беленького нарцисса с кукишем в кармане меня не соблазняет; главное, чувствую в ней спекуляцию на чистоте, игру староинтеллигентской традицией, как хорошей надежной биржевой акцией. Наживать политический капитал таким путем не хочу. Между прочим, Лежнев носится с идеей создать настоящий толстый журнал и говорил со мной о совместном ведении его.

Еще одно и чрезвычайно важное обстоятельство. Когда я пишу о том, что готов бы стать правым коммунистом, я, в сущности, на 10 % не верю в реальную возможность раскола РКП. Несогласия, разноречия, борьба мнений, конечно, есть, но все россказни об острой борьбе, о возможности раскола и т. д. думаю, что продиктованы обывательским недомыслием и эмигрантским зломыслием. Относитесь к ним с должной осторожностью. Я склонен думать, что от Рыкова и Каменева до Потехина ближе, чем до Бухарина; но делать отсюда вывод вроде тех, которыми тешатся кусково-зензиновцы, было бы наивно. И больше того: советская власть станет крестьянско-рабочей легче и безболезненней (хотя, конечно, зато много медленнее), если компартия будет «сменять вехи» в целом, оставаясь единой. Важно, чтобы Красин с Бухариным остались вместе; а присоединятся ли к ним Устрялов и Потехин, не так важно.