Карл Клаузевиц - 1812 год. Поход в Россию

Но добившись всех этих плюсов, все же, несомненно, пришлось бы или принять сражение со всей французской армией, или продолжить свое отступление. Если бы в основе добровольного отхода к центру Европейской России лежала какая-то система, то дальнейшее отступление было бы возобновлено без колебаний, и на весь этот эпизод пришлось бы смотреть лишь как на крупную вылазку из крепости. Но мы не видим и следа подобного подхода к отступлению со стороны тех лиц, которые руководили военными действиями; не подлежит ни малейшему сомнению, что после первых же успехов наступления они сочли бы своей обязанностью и далее сражаться с сосредоточившимися силами неприятеля, чтобы не подать вида, что русские потерпели неудачу; таким образом, тотчас же после достигнутых первых успехов русским, по всей вероятности, пришлось бы дать оборонительное сражение, исход которого не подлежит никакому сомнению, хотя бы из-за соотношения сил той и другой стороны. Это, надо полагать, и рисовалось Барклаю как исход всего этого предприятия, а такой финал, конечно, не являлся соблазнительным, в особенности при наличии угрозы обхода.

Такой нам представлялась операция в то время; мы и теперь не имеем каких-либо оснований менять свои взгляды. Полководец, который ясно держал бы в своем сознании план глубокого отступления внутрь страны, который был бы проникнут убеждением, что на войне часто следует действовать, не имея достоверных данных, а опираясь лишь на вероятность, и который имел бы достаточно мужества, чтобы кое-что оставить на долю удачи, — такой полководец 9 августа дерзко продолжал бы начатое движение и в течение нескольких дней испытывал бы свое счастье в наступлении. Но такой генерал, как Барклай, который ждал спасения только от одержания полной победы, который считал себя обязанным искать таковую в правильном и осторожно подготовленном сражении, который тем более прислушивался к внешним объективным доводам, чем больше в нем замолкали внутренние субъективные, — такой генерал, конечно, не мог не найти во всех обстоятельствах вполне достаточных оснований для того, чтобы отказаться от намеченного предприятия. Мнение полковника Толя и тех офицеров Генерального штаба, которые особенно горячо настаивали на продолжении наступательной операции, сводилось к тому, что внезапность наступления и неожиданное нападение на разбросанную неприятельскую армию уже сами по себе вырывают победу и опрокидывают врага.

Подобные взгляды, выраженные в такой формулировке, представляют великое зло в военном искусстве, так как они обладают своего рода силой терминологического доказательства, а по существу не содержат в себе никакой определенной мысли. Весь исторический опыт свидетельствует, что подобными стратегическими внезапными нападениями редко достигается подлинная победа, выигрывается лишь известное пространство территории и создаются выгодные предпосылки для сражения. Ведь для того, чтобы одержать настоящую победу, необходимо встретить значительную часть неприятельской армии и вынудить ее принять сражение, и притом в таких условиях, чтобы иметь возможность охватить ее и, таким образом, добиться наибольшего успеха.

Нужно помнить, что одно простое отталкивание противника по прямой линии, которое могло бы сойти за победу, когда оно захватывает всю неприятельскую армию, не является таковой, когда оно направлено лишь против одной ее части. Неприятельские корпуса редко принимают такой удар; большинство их форсированным маршем стремится достигнуть расположенного позади сборного пункта, и за исключением случаев, когда географические условия особенно благоприятствуют этому, редко удается где-либо нанести противнику подлинно крепкий удар. Правда, неприятельская армия таким неожиданным нападением приводится в менее выгодное по сравнению с предшествовавшим положение, но отнюдь не в состояние армии разбитой, и если наступающая армия ранее не располагала достаточными силами, чтобы дать настоящее сражение, то едва ли она окажется в состоянии дать его и вследствие полученных преимуществ. Что выбор хорошей позиции, знакомство с местностью и устройство укреплений дают обороняющемуся в сражении значительные выгоды, когда-нибудь будет считаться вполне естественным и раз навсегда решенным, но для этого надо ясно и твердо установить понятия и каждое из них поставить на свое место. Но еще теперь и в еще большей мере в 1812 г. наступательная форма войны почиталась подлинным волшебным средством, так как наступление и продвигавшиеся вперед французы являлись победителями.

Тот, кто основательно продумает этот вопрос, должен будет себе сказать, что наступление является на войне слабейшей формой, а оборона сильнейшей, но что первая имеет в виду положительные и, следовательно, более крупные и решительные цели, вторая же — лишь отрицательные, благодаря чему устанавливается равновесие между ними и одновременное существование обеих форм становится возможным. От этого отступления, уж слишком углубившегося в теорию, вернемся к генералу Барклаю.

Кампания в целом, как она впоследствии сложилась, являлась единственным способом достижения столь полного успеха, но в этой кампании намеченная наступательная операция не представляла какой-либо существенной части, и если ей было суждено завершиться проигранным сражением, то полный отказ от нее надо только приветствовать. Во всяком случае, можно было уже предвидеть, что через 4 недели победа станет возможной и даже вероятной, а выиграть еще четыре недели времени до Москвы было возможно.

Тем временем окружавшие Барклая опять принялись за работу, чтобы побудить его предпринять новое наступление; и действительно, простояв 4 дня на дороге в Поречье, он снова совершил 13-го и 14-го два перехода по направлению к Рудне, но на этот раз было уже слишком поздно. Первая попытка атаковать французов вынудила их покинуть квартиры, в которых они расположились на отдых, и они снова двинулись вперед, 14-го перешли через Днепр близ Расасны и пошли на Смоленск. Это побудило сперва Багратиона, а за ним и Барклая двинуться к Смоленску, так как 15-го дивизия Неверовского, выдвинутая навстречу французам к Красному, после крайне неудачного боя укрылась в Смоленске.

Этот город, один из наиболее значительных в России, насчитывал 20 000 жителей, имел старинную крепостную стену вроде той, какая окружает Кельн, и несколько плохих полуразрушенных земляных укреплений бастионного типа. Местоположение Смоленска настолько неблагоприятно для устройства здесь крепости, что потребовались бы крупные расходы на превращение его в такой пункт, который стоило бы вооружить и обеспечить гарнизоном. Дело в том, что город расположен на скате высокого гребня левого берега реки; вследствие этого с правого берега реки очень ясно просматривается весь город и все линии укреплений, спускающиеся к реке, хотя правая сторона и не выше левой; такое положение является противоположным хорошо укрытому от взоров расположению и представляет собой наихудшую форму нахождения под господствующими высотами. Поэтому вполне ошибочно было бы утверждение, что русским ничего не стоило бы превратить Смоленск в крепость. Превратить его в укрепленный пункт, который мог бы продержаться одну или, самое большее, две недели, это, пожалуй, было возможно; но, очевидно, неразумно было бы ради столь краткого сопротивления затрачивать гарнизон в 6000–8000 человек и от 60 до 80 орудий, множество снарядов и другого снаряжения.