Г Кунгуров - Артамошка Лузин

- Не тронь! - прикрикнул Филимон. - Я тебе, озорник!

Артамошка заметил, что у отца густые брови сошлись до самой переносицы. "Зол отец... Лют и зол, - подумал Артамошка. - Быть беде". Он положил ножик и ушел от отца обиженный. Потом опять забрался на печь, даже ужинать не стал.

Он слышал, как отец, вернувшись в избу, говорил:

- Побью!.. Погромлю!..

- Не надо, Филимон, - упрашивала, всхлипывая, мать. - Воеводские наушники прознали про твои угрозы, не сносить головы... Бежать тебе надо, спасаться.

- А ты?

- Что я! - вздохнула мать. - Мне одна судьба - маяться, обиды сносить.

- Долго ли сносить обиды воеводских мучителей! - не унимался отец.

"Драка! - обрадовался Артамошка. - Селивановых, наверно, отец лупить будет. Вот потеха!.."

- Сожгу! - грозился отец.

- Побойся бога, не надо! - уговаривала мать.

ПЕВЧАЯ ПТАШКА

Под утро всполошился городок. Тревожно бил церковный колокол. Заревом полыхало небо. Горела изба возле воеводского дома. Артамошка бросился к оконцу, но мать загнала его обратно на печь. Вскоре заскрипела дверь, послышался шепот:

- Прощайся, Филимон, бежим!

Мать плакала. Отец склонился к Палашке. Девочка вцепилась ему в бороду и спросонья смеялась.

- Артамошка, прощай! - сказал отец.

- Куда, тятька?

- В леса густые, где ребятушки удалые.

- Возьми меня!

- Мал.

Попрощался Филимон с Маланьей, вскинул котомку на спину, сунул топор за пояс. И отец, и мать, и вошедшие в избу мужики сели на лавки, посидели с минуту, встали, сорвали с голов шапки, низко поклонились в угол, где висела икона, и быстро вышли из избы.

Артамошка приметил: у каждого мужика из-за пояса виднелась рукоятка ножа отцовской работы.

Больше не видел Артамошка отца. Он сперва даже обрадовался: "Теперь я как большой, как мужик настоящий - что желаю, то и делаю".

Но скоро настала горькая жизнь. Мать с утра уходила на работу и возвращалась поздно вечером, а Артамошка должен был сидеть в избе и нянчить Палашку. Никуда нельзя сбегать Артамошке - ни на реку, ни в лес, ни на площадь. Лишь по воскресным дням усталая мать разрешала:

- Беги, Артамошка, на улицу, беги, сынок, а то ты у меня так и засохнешь в избе.

Тогда срывался Артамошка вихрем и до вечера не возвращался.

Одно счастье у Артамошки - дядька Никанор.

"Теперь ходит дядька не к отцу, а ко мне", - думал он и очень этим гордился. Дядька Никанор казался Артамошке умнее всех на свете: был он хорошим рассказчиком и замечательным пташечником.

Рассказывает дяденька про житье птичье и все на людей переносит.

"Птица, - говорит, - умнее людей, и сердце у птицы добрее человеческого", - а сам вздыхает.

Тогда и Артамошке становится грустно, он тоже тяжело вздыхает, и кажется ему, что нет ничего на свете, чего бы не знал дядька Никанор.

Однажды пришел Никанор с подарком:

- Бери, Артамошка, клеста. Птица - она тварь нежная, сердцем ласковая. Бери, корми ее, оберегай...

Артамошка протянул дрожащие от радости руки, а взять подарок не решается.

- Бери, бери! Клест не простой, - пояснил дядька, - певчий, голосистый. Редкостный клест! Лисицей черно-бурой из-за него попустился. Во какой клест!

- Чудно мне, дядька, как это из-за птицы ты лисицу опустил? загорелся любопытством Артамошка.

Никанор начал рассказывать:

- Чуть-чуть забелел восток, туман уплыл в долины, роса пала на деревья. В это самое время пташки, особливо клесты, и вылетают... Расставил я сети и не дышу. Вдруг, смотрю, вспорхнула стая пташек. Вижу, среди них клест, да какой клест! - с пятнышком под грудкой: значит, певчий. Покрутился клест надо мной, чирикнул сладким голоском чилик-чирик-пик! - и сел недалеко на ветку. Сижу. Вспорхнула стая птиц, клест тоже. Смотрю, крадется черно-бурая лисица за клестом. Глаза зеленые горят, пасть острыми зубками, как иголками белыми, усыпана, а шубка черная блестит, переливается серебром и золотом. "Хороша! - думаю. - Эх, хороша! Крадется ловко. Сцапает... сцапает, - думаю, - проклятая, сцапает клеста! А если ее бить - клест улетит. Вот задача!" Тут я решил променять дорогую лисицу на клеста. Приподнялся слегка. Почуяла, подлая, человека - да бежать. Клест взмахнул крылышками - да к сетке. Тут я его и накрыл.

Артамошка застыл, слушая рассказ дядьки. Он смотрел то на дядьку, то на клеста. Пташка металась в клетке, билась клювом, трепетала крылышками.

- Приучать надо. Неволя - она и для пташки неволя; вишь, как бьется, - сказал-Никанор.

С этого дня и началась у Артамошки новая жизнь. День может не есть, но птицу накормит. Клест быстро привык, звонко и переливчато пел, наполняя душу Артамошки радостью. Целые дни проводил он у клетки. Когда клест переставал петь, Артамошка складывал губы трубочкой и начинал свистеть по-птичьи. Клест поднимал головку, хлопал крыльями и заливался звонким свистом.

Радовался Артамошка, и крепче становилась его дружба с клестом. Он гордился этой дружбой и, когда приходил к нему товарищ его, Данилка, хвастливо спрашивал:

- Птичий язык знаешь?

- Нет, - отвечал Данилка.

- Эх, ты! Вот слушай... - И Артамошка начинал свистеть.

Он свистел, а клест ему вторил.

Удивлялся Данилка, пытался подражать, но у него ничего не выходило. От досады он краснел и сердился. И всегда кончалась такая встреча тем, что Артамошка говорил своему другу:

- Нескладный у тебя язык, Данилка. А вот мне любая птица под силу: хоть петух, хоть ворона, хоть голубь, хоть воробей, мне все едино - могу!

Данилка уходил недовольный; щупая пальцами свой язык, огорченно качал головой:

- И впрямь нескладный у меня язык.

Однажды Артамошка сидел в избе на полу, играл с Палашкой. В двери показались головы Данилки и Николки. Запыхавшиеся друзья враз крикнули:

- Бежим, Артамошка, на площадь!

- А что?

- Народу видимо-невидимо. Бежим!

Заметался по избе Артамошка. Друзья не стали ждать и скрылись. Артамошка взглянул в оконце и ахнул: народ толпами спешил на базарную площадь.

Как быть? Бросить Палашку? А вдруг мать придет - беда... А народ все спешил и спешил.

Артамошка ломал голову, путался в догадках: "Что бы это могло быть?.. А-а, знаю, знаю, что это: наверно, живого медведя привели на площадь".

Когда послышалась отрывистая дробь барабана, Артамошка вскочил и вихрем вылетел за дверь. Не успел он отбежать и двух шагов, как раздался визгливый плач Палашки.

Рассердился Артамошка, быстро вывернул шапку, загнул подол кацавейки и натянул его на плечи, скорчил страшную рожу, открыл дверь и заорал грубым голосом.

Забилась Палашка в лохмотья, тихо всхлипывая.

На площади барабан бил отчаянно и звонко.

Махнул рукой Артамошка и побежал на площадь. На площади тишина умолк народ.

На помост вышел царский воевода в широкой, не по плечу, шубе, высокой собольей шапке, с толстым посохом в руке.