Г Кунгуров - Артамошка Лузин

- Изменник! Он продался лючам! Убейте его - он обманщик!

- В его руках лук храброго Саранчо! - грозно блеснул глазами Чапчагир.

- Он пришел в наше стойбище с краснобородым лючей. Лючу мы связали веревками, бросили в яму.

Чалык рванулся вперед:

- Эвенки! Вот лук Саранчо, он передал его мне умирая! Злые лючи замучили его. Я убежал от них. Я клянусь солнцем, луной и звездами: все стрелы моего колчана я воткну в сердца злых лючей!

- Изменник!

- Смерть ему!

- Он продался лючам! Они его прислали за нашей смертью!

Чалык выпрямился, выхватил из колчана родовую материнскую стрелу, самую дорогую - ту, которую обычно вкладывает в колчан мать, омывая ее своей слезой. Он приложил ее к глазам, потом переломил о свою голову:

- Эвенки! Я - один, вас - море. Убейте меня, если я изменник!

Толпа остановилась.

- Я пришел от других лючей. Те лючи добрые, те лючи за эвенков. Они идут войной против страшного деревянного чума, который пожирает вашу добычу!

- Чум тот огорожен крепкой стеной, его нам не взять! - крикнул кто-то из толпы.

Вновь заговорил старый охотник Латогир:

- Из черных дыр того чума вылетает страшный огонь и гром. Ты хочешь нашей смерти, изменник!

Чапчагир поднял пику:

- Война!

- А кто ответит за нашу смерть? - дерзко бросился на вожака Латогир.

- Я! - гневно ответил Чапчагир.

- Эвенки уйдут на войну, кто будет кормить их жен и детей? - не унимался Латогир.

- Я! - опять ответил Чапчагир и шагнул вперед.

Глаза его налились кровью, сухие губы тряслись, дергалась седая бровь. Чапчагир вскинул копье и пронзил им труса и крикуна Латогира.

Все притихли. У Чапчагира дергалась бровь, злобно кривился рот:

- Я не изменник! Я пойду впереди вас, вместе с ним! - Он показал на Чалыка. - Если я изменник, проткните мое сердце пикой! Если я трус, выколите мне глаза стрелой!

- Эвенки - не трусы! - ответили ему.

- Ведите лючу, - стукнул пикой о землю Чапчагир, - пусть он скажет нам правду!

Привели Никиту Седого. Он снял шапку, поклонился:

- Помогайте приказчика, вора и разбойника, спихнуть! Он и для вас и для нас лиходей, мучитель!

Чалык пересказал эвенкам слова Никиты.

- Кто ты? - спросил Чапчагир Никиту.

Все напряженно слушали.

- От вольных мужиков я, - ответил Никита. - Прижал нас проклятый приказчик, в кровь, в грязь втоптал! Помогайте!

Чалык долго пересказывал эвенкам слова Никиты. Но видно было, что эвенки ничего не понимают. Они недоуменно качали головами, глядели из-под шапок косо, недоверчиво.

Молчание прервал седой, как снег, эвенк. Он подошел к Никите и, опершись на лук, спросил дряхлым голосом:

- А что же эвенки от войны получат?

Чапчагир одобрительно кивнул головой старику.

- Волю!

Чалык по-эвенкийски сказал:

- Волю!

Все переглянулись и еще более недоверчиво стали всматриваться в Никиту.

- Кочевать станете - где пожелаете, зверя бить - где пожелаете, рыбу ловить - где пожелаете. Ясак платить царю московскому будете малый.

Когда рассказал об этом Чалык, все заволновались. Над толпой пронесся одобрительный гул. Повеселел и Никита. Маленький, вертлявый эвенк, весь увешанный беличьими хвостами, пробился вперед:

- А жен наших лючи ловить будут?

- Нет, - ответил Никита.

- А детей в плен схватят?

- Нет! То царского приказчика худые дела. Смерть злодею!

Загудела толпа, поднялась густая щетина пик, рогатин, луков. Чапчагир поднял пику над головой:

- Война!

- Смерть большому люче! - Эвенки подняли вверх пики, луки, ножи.

Опустели стойбища, остались в чумах лишь женщины да дети. Остальные, кто способен метать из лука стрелы, колоть пикой и рогатиной, пошли за Чапчагиром войной на Братский острог.

* * *

Однажды вышел Филимон из шатра. Падало солнце за черные горы, на востоке зажглась первая звезда. Стоял атаман на пригорке, смотрел на серую громаду острога. Одолевали горькие мысли: "Крепки башни, толсты стены, люты государевы казаки". Ушел в шатер поздно. Плохо спал. Чуть посветлел восход - вскочил с лежанки, поднял близких дружков и собрал малый ватажный круг:

- Сна лишился, мужики, замучила неотступная думка, жалит сердце, словно оса-огневка...

- Говори, атаман, не таись.

- Кузницу надо ставить. Надумал я сготовить злодею-приказчику смертный подарочек.

Переглянулись дружки и понять атамана не могут. А Филимон выпрямился, расправил грудь, голос у него зычный, слово крепкое, атаманово слово:

- Стены острога крепки, голыми руками не взять. Развалим по бревнышку осадным стенобойным рушителем!

- Говори, говори, по сердцу нам твоя затея! - обрадовались дружки.

Филимон на круг вышел. Заискрились глаза, красные пятна зажглись на острых скулах. Долго рассказывал, как будет строить.

Жадно слушали его ватажники, но плохо верили. Петрован Смолин тихо спросил:

- В какие это времена было, чтобы мышь столкнула гору? Век доживаю, такого не помню.

Опустили головы ватажники, молчали. Слышно было, как трещит огонь в камельке. Так молча и разошлись.

Отыскал Филимон и плотников и кузнецов, радивых и горячих помощников. Закипела работа: стучали топоры, гремели молоты. Трудился Филимон со своими помощниками с восхода солнца и до той поры, как скроется оно за острым зубцом западной горы.

Через три недели осадное сооружение на толстых колесах-катках стояло, готовое к штурму.

Дивились люди, сколь мудрено и просто было строение Филимона. С плотниками поставил он на колеса помост, на нем укрепили кузнецы железными скобами высокие стропила, под ними на цепях подвесили толстое бревно с железным кованым носом. Острый нос ковал сам Филимон, приговаривая:

Бревно-коряжина

Железом обряжено

Лихому приказчику

По волчьей голове!

Филимон целый месяц держал острог в малой осаде. С нетерпением ждал он вестей от посланцев. Первым явился вестник от Степана Громова. Ободранный и вспотевший, ватажник мешком свалился с коня, на ходу скороговоркой сказал:

- Удача, атаман! У Седой горы большая рать собирается. Та рать из людей русских и бурятских.

- А тунгусы? - спросил сурово Филимон.

- От тунгусов вестей нет.

Филимон подозвал своего подручного Ивана Ухабова:

- Держи осаду! В полдень на воскресный день мы ударим по острогу со всех сторон. Смотри, Ивашка, не зевай!

- Не дай бог, - забеспокоился Ухабов, - разве то можно! Поставлю надежного доглядчика. Сам глаз не сомкну.

Филимон скрылся вместе с посланцем.

У Седой горы становище раскинулось на целые версты. Полыхали костры, бросая желтые языки пламени в густую тень. Людской гомон, лязганье оружия, ржанье лошадей сливались в страшный гул. Филимон окинул глазом становище, подумал: "Вот она, сила-силища!".

На рассвете прибыли Никита Седой и Чалык, а за ними - Чапчагирово войско. Чапчагир, в новой песцовой парке, с перекинутой через левое плечо шкурой медведя, увешанный беличьими хвостами, в легких лосиновых унтах, в шапке, опушенной красной лисицей, стоял, воинственно опираясь на круторогий лук. На боку у него с правой стороны болталась лапа медведя, а с левой - череп рыси. Кожаный поясок был сплошь унизан клыками кабана, зубами медведя, волка, оленя и лисицы. Эвенки гордились своим вожаком: его доспехи означали, что он самый храбрый из храбрых охотников. Чапчагир держался важно и, щуря раскосые хитрые глаза, осматривал становище.