Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника

В старинной родовой вотчине Пожарских Мугрееве (Волосынине) князь возвел деревянную церковь Николы Чудотворца, «верх шатровой», в ней, конечно, «образы и свечи и книги и ризы и колокола и сосуды церковные и всякое церковное строенье вотчинниково», там же жили его «служние люди», среди них тоже один иконник [134]. В возвращенном князю в 1620/21 г. старинном родовом Нижнем Ландехе в Мытском стану он восстановил две церкви – там жило немало зависимых от него людей. На его «служних» дворах, в частности, жило несколько, видимо, боевых холопов из дворян (один из них имел и своих холопов), 4 хлебника, 3 повара, 2 плотника, коновал, серебряник, а также «довотчик» [110]и земский дьячок [131]. Как количеством, так и видами профессий эта группа явно превышала потребности боярского двора и, возможно, обслуживала различные нужды округи – от печения каких-нибудь пряников до ведения судебных тяжб.

В коломенской вотчине – селе Марчуках с деревнями Косяково и Лукерьино (которые когда-то принадлежали Берсеневым-Беклемишевым, затем были отписаны «на государя» и вернулись в конце 1570-х гг. Пожарским, как наследникам Ф. И. Берсенева, отца княгини Ефросиньи) в 1620-е годы находилось несколько десятков дворов его военных слуг, где их жило не менее 44. Там же вдоль лугов по берегам Москвы-реки располагался конюшенный двор [135].

Традиция приписывает Пожарскому вклад в свой Пурехский Макарьев монастырь, помимо его полного обеспечения иконами, книгами, утварью, еще и весьма почитаемой реликвии – это огромный (трехаршинный – т. е. более 2 м) деревянный крест-мощевик из Соловецкого монастыря, ныне находящийся в одной из нижегородских церквей [155, 153]. В Спасо-Евфимьевом монастыре доныне сохраняются некоторые вклады Пожарских – напрестольное Евангелие в богатом серебряном позолоченном окладе с драгоценными камнями и с его автографом – вкладной записью 1614 г. – епитрахиль [111]из бархата и парчи с великолепной вышивкой и серебряная золоченая митра [112]с рельефными изображениями святых, жемчугами, рубинами и изумрудами – вклад его вдовы княгини Федоры Андреевны. В Суздальском Покровском монастыре находились заказанные им для собора деревянные, покрытые росписью царские врата [155, XLVI].

Сохранилась часть оружия Пожарского. В Троице-Сергиевом монастыре в музее можно увидеть уздечку его коня с остатками серебряных накладок с бирюзой и серебряную пороховницу. Одна из сабель князя хранилась там же: у нее сильно сточенный боевой клинок с клеймами персидского мастера XVI в. в ножнах, обтянутых зеленым хзом – кожей особой выработки; из монастыря она поступила в 1930 г. в Оружейную палату вместе с саблей Минина [81, 42]. В Соловецком монастыре до 1923 г. хранилась другая сабля Пожарского: это богатое парадное оружие, вероятно не побывавшее в сражениях, относится к последним годам его жизни – судя по клейму на клинке, принадлежавшему Тренке Акатову, персидскому мастеру, работавшему в Оружейной палате в Москве в 1640-е годы [37, 11]. Ножны ее богато украшены серебряной чеканкой и гравировкой, бирюзой, изумрудами, рубинами, яшмой, перламутром, рукоять – изумрудом. Саблю эту в 1647 г. вместе с другой реликвией – палашом М. В. Скопина-Шуйского вложил в Соловецкий монастырь князь С. В. Прозоровский, служивший под началом Пожарского во Втором ополчении [37, 5, 7–8; 70, 291]. Интересно, что еще в 1850 г. Николай I, узнав из опубликованного в 1836 г. описания монастыря об этих реликвиях, «высочайше повелеть соизволил» о передаче их в Оружейную палату, но монастырские власти, вероятно, схитрили; они прислали палаш и саблю в Московскую контору Синода, но заявили, что в их ризничной описи «не показано, кому эти вещи принадлежали и от кого в монастырь доставлены» [139]. Возможно поэтому оружие вернулось в монастырь и только после национализации церковных имуществ оказалось в 1923 г. в Государственном историческом музее [37, 5].

Есть косвенные данные, что Пожарский поддерживал известного в то время писателя, но крайне неудачливого в жизни человека князя Семена Ивановича Харю-Шаховского. Шаховской писал стихи, богословские и публицистические сочинения, порой даже по поручению правительства, например благодарственное послание персидскому шаху за присылку Ризы Христовой, был одним из первых русских мемуаристов, но его творчество как-то всегда оказывалось не к месту (например, ввиду смены политической линии), вместо благоволения властей вызывало недовольство, и он отправлялся в очередную ссылку, коих на жизненном пути у него было шесть. В начале 1960-х годов известный исследователь древнерусской литературы И. Ф. Голубев обнаружил в библиотеке Тверского педагогического института (ныне университета) ранее неизвестные стихотворные послания князя Шаховского, в числе которых одно, как с тех пор считается, адресовано Пожарскому [32, 407–413]. Судя по тексту, Дмитрий Михайлович поддерживал опального писателя материально и духовно, поскольку в послании упоминаются и его стихи к Шаховскому в популярной тогда форме акростиха («краегранесия»). [113]

Вспоминая бои Смуты, Шаховской пишет:

Далее, после пространных рассуждений о смирении, с которым положено переносить невзгоды, Шаховской просит своего адресата оставаться с прежними своими высокими качествами:

Затем Шаховской, благодаря за помощь, пишет: