Андрей Снесарев - Жизнь и труды Клаузевица

Февраль 1812 г.В том же феврале месяце Клаузевиц, еще не зная о решении короля или считая таковое не неизбежным, закончил мемуар, состоящий из трех деклараций (Bekentnisse) [146] Ротфельс относит эти декларации к 1812 г. Rothfels. S. 151. ; он ознакомил с мемуаром Гнейзенау и Бойена, которые одобрили и добавили кое-какие замечания. Эти три декларации изданы были в первый раз только в 1869 г. Перцем [147] Pertz — Delbrück. Leben… Gneisenau. III. S. 621–676; ср.: Schwartz. I. S. 431–482. ; весьма вероятная осмотрительность, по-видимому, удержала Клаузевица и его друзей от личного опубликования.

Эти декларации, как конечное развитие идей возрождения Пруссии, стоят в тесной связи с военно-политическими мыслями и работами Клаузевица в 1808–1810 гг., но заслуживают особенного упоминания, как яркий образчик политического темперамента, военных упований и, наконец, художественно-яркого стиля. Этот крупный исторический продукт Клаузевица был его лебединой песней перед тем, как он прусский мундир променял на русский.

Первая декларация является красноречивым призывом к чувству чести, задушенному в Пруссии общими малодушием и небрежностью. Общественное мнение считало партизанов «войны во что бы то ни стало» безумцами, опасными революционерами или просто болтунами и интриганами. Защищая этих «безумцев», Клаузевиц переносит свою ярую атаку на тех, кто при текущем несчастии довольствовался воспоминанием о прошлой славе, довольствовался тем, что не все потеряно и для удержания этих остатков отдавался позорной трусости. Более развращенными автор называет людей высокого положения, куртизанов и высоких чиновников. Эти люди, лишенные характера, погрязшие в пороках и забывшие свой долг (Weichlinge, Lasterhafte und Pflichtvergessene), пассивно ждут спасения от случая или неизвестного будущего, льстят победителю и отравляют общественное мнение. Как девиз, Клаузевиц возглашает: «Я верю, и я заявляю, что народ ничего не должен чтить выше, как достоинство и свободу своего существования, что он должен отстаивать их до последней капли крови, у него нет более высокой обязанности, более повелительного закона; что позор малодушного рабства несмываем, он — яд, который, перейдет в кровь будущих поколений и парализует их силы..; что народ вообще непобедим, раз он благородно борется за свою свободу; даже поражение после кровавого и почетного боя укрепляет его возрождение и служит зерном новой жизни». В заключение первой декларации он в назидание приводит слова Фридриха II: «Конечно, я люблю мир, прелести общества и радости жизни, я так же, как человек общества, желаю быть счастливым, но я не хочу купить этих благ ценою низости и бесчестия».

Вторая декларация содержит в себе картину политической обстановки. Указав на гибельные результаты континентальной системы, автор разбирает результаты союза с Францией. Они вырисовываются печальными при всех случаях, даже один пропуск через территорию Пруссии с 400 тысячами Наполеона в случае войны с Россией истощит страну, а во всяком случае скромная уступка в начале в конце концов приведет Пруссию к полному рабству — тому пример Голландия и Италия. Отсюда вывод, что надо выступить против Франции. Конечно, это будет борьба на смерть, и, конечно, больше шансов на стороне смерти, чем счастливого исхода [148] Гнейзенау в заметке, прибавленной к редакции Клаузевица, заявляет, что он противоположного взгляда. . Дальнейшее, как в плане 1808–1810 гг.

Третья декларация содержит в себе подсчет военных сил Пруссии для 1812 г. Для войны, полагает автор, не будет недостатка ни в людях, ни в материалах. Может быть поставлена на ноги армия в 150 тысяч обученных людей, которая долго могла бы удержаться в восьми крепостях, оставленных Пруссии, и в укрепленных лагерях Кольберга, Пиллау, Нейссе и Глаца или, наоборот, если только русская армия вступит в кампанию, могла бы обнажить крепости и поддержать русских 80 тысячами человек. Относительно денег автор считает, что их нужно не так много. Он ссылается на слова Гибера [149] Гибер по своей суровой лояльности, своему характеру, меланхолическому и гордому, по своей страсти к военной жизни и культу национальной чести очень похож на Клаузевица и должен быть любимым писателем последнего. Мысль, приведенная выше, взята из труда Гибера (Guibert) «Discours sur l'ctat actuel, de la politique et de la science militaire en Europe». London, 1772 (С. VII в начале Essai gênerai de Tactique). , что великий народ, хорошо управляемый, доблестный и решительный, найдет в этих своих качествах силу подчинить себе всех соседей и потрясти всю Европу, как ураган гнет нежные тростинки. Разве не видели Францию объявившей себя банкротом и все же главенствующей над своими врагами? И она не была ни доблестной, ни хорошо управляемой. История нашего времени доказывает, что для ведения энергичной войны деньги менее необходимы, чем мужество и самоотвержение. К тому же можно рассчитывать на субсидию Англии.

Регулярная армия будет недостаточна, чтобы прогнать чужестранца. Надо будет защищать Пруссию, как защищались Вандея и Испания; нужно создать народное ополчение (Landsturm). Затем в кратких словах Клаузевиц набрасывает организацию, вооружение, условия сбора и тактику ландштурма, как он потом более подробно скажет об этом в своем главном труде… Клаузевиц рассчитывает, что в несколько часов он соберет тысячи людей. Это — не мечта; так было в Вандее, «исторический опыт уже был произведен» [150] Клаузевиц Вандейскую кампанию знал по труду A. De Beauchamp. Histoire de la Vandée et des Chouans, 1806. . Пруссия может в форме ландштурма получить 500 тысяч человек; «нужно иметь слишком суеверный решпект пред саблями и стрелками, чтобы думать, что эта масса не займет 50 тысяч человек и даже больше».

«Возражают, что враг будет безжалостен. Но мы ответим на жестокость жестокостью и научим его умеренности. Говорят, что лишь горная и недоступная страна возможна для партизанских действий, но районы Пуату и Анжу, где боролись вандейцы, разве менее недоступны, чем районы Швейдница и Глаца или болотистые леса Пруссии?» Слабее всего, но и более старательно возражает Клаузевиц против опасения, что немцам не хватит духа, подъема против французов [151] Возражали, что опыты Вандеи и Испании нельзя переносить на северо-восточного крестьянина Германии, что базировать народную войну на немецком воодушевлении, которое сам Клаузевиц так критиковал, значит противоречить самому себе и т. д. Sophie Schwerin. Ein Lebensbild von A. v. Romberg. I. S. 303 и след.; Karoline v. Rochow. S. 53; Denkwürdigkeiten von A. und H. v. Bequclin. Herausg. von Erust, 1892. S. 275. . Он упирал на изменчивость настроения, на нужду, плодящую храбрых, наконец, на принуждение правительства, которое обязано быть лучшим даже в случае, если плох народ.