Андрей Снесарев - Жизнь и труды Клаузевица

Чтобы выяснить, в какой мере и в каком направлении повлияло на Клаузевица, как творца книги «О войне», пребывание в России, лучше всего может служить труд «Der Feldzug 1812 in Russland», написанный им в 1815 г. [180] Это произведение Клаузевица было издано в СССР в 1937 г., а затем в России в 2004 г. ( Клаузевиц К. 1812 год. М.: Захаров, 2004). [Прим. ред.] Об исторической ценности этой работы уже приходилось говорить. Вдумываясь в этот труд, легко заметить, что кампания 1812 г. укрепила и углубила многие из основных мыслей Клаузевица, а некоторые вызвала впервые к жизни. Прежде всего, его мысль о существе войны получила теперь определенный, в некоторой мере фаталистический колорит. Он ясно себе представил, что военные события часто протекают совершенно иначе, чем это предполагается заранее, что, например, никто — и он сам менее других, не предвидел, что французская армия развалится так быстро и что с одной кампанией рухнет все грандиозное здание Наполеоновского творчества. Отсюда, судьба играет в войнах столь крупную роль, что методический формализм является большим пороком для полководца. И, как другой вывод, умственные факторы на войне имеют лишь относительную ценность и ограниченный круг влияний по сравнению со случаем и моральными факторами; не талант комбинаций или изобретений, но упорство выполнения поэтому составляет заслугу полководца. «На войне все просто, но наиболее простое является в высокой степени трудным», этот основной девиз книги «О войне» подкреплен более всего 1812 г. [181] Hinterlassene Werke. VII. S. 152 и след. С этими идеями, например, косвенно связано предпочтение Кутузова Барклаю. «Простой, честный, сам по себе доблестный, но бедный идеями Барклай, — судил [182] Ibid. S. 117 и след. Клаузевиц задним числом, — был бы придавлен моральными силами французской победы, между тем как легкомысленный Кутузов им противопоставил дерзкое чело и целую кучу хвастовства и тем счастливо направил корабль в огромную трещину, которая уже вскрывалась во французской Армаде».

Другая его мысль — о преимуществах обороны вообще и, в частности, о плане оборонительной кампании на опыте кампании 1812 г. — получила теперь ясный отчеканенный смысл. То, что носилось раньше лишь в туманных образах, к худу ли или добру, теперь накрепко осело в его сознании. Как известно, около происхождения русского плана кампании 1812 г., в смысле заслуги его изобретения тем или другим лицом, существует живое литературное расхождение. С особой притязательностью заявляли свое право на создание этого плана Евгений Вюртембергский и его воспитатель и адъютант Вольцоген. Герцог Евгений уже, по его заявлению, в 1805 г. заранее предусматривал систему «Эшелонированных концентрических отступлений» и эту мысль не раз заявлял в течение событий [183] Memoiren des Herzogs Eugen. 1862. I. S. 37 и след. 210, 240 и след., 255 и след., 300 и след., 314 и след. . Вольцоген в 1810 г. предоставил Александру докладную записку, которая развивала план эластичного отхода [184] Memoiren des Generals von Wolzogcn. 1850. S. 52 и след., 65, 75 и Приложение I. Дальше, Deutsche Revue XXXVI. S. 340 и след. (Aus Korrespondenz Ludwigs von Wolzogen), кроме того: Stockhorner-Starein. Über dem Einfluss L. v. Wolzogens auf die russische Kriegsführung von 1812. Heidelberg, 1912. . Рядом с этим фигурируют крупные немецкие военные, мысли которых рано направлялись на тот же путь. А именно Шарнгорст был убежден, что Наполеон должен погибнуть от бесконечности русского пространства, и в бытность свою в России и Австрии в 1811 г. он лично, а также через русского посла графа Ливена старался воздействовать в этом смысле [185] Boyen. Erinnerungen. II. S. 179 и след. и 253 и след.; Lehmann. Scharnhorst. II. S. 463. Pertz. Gneisenau. II, S. 689. . Бойен следовал за ним в докладной записке от 1811 г. [186] Boyen. Erinnerungen. II. S. 484 и след. Meinecke. Boyen. I. S. 235. Гнейзенау непосредственно перед взрывом враждебных действий представил Александру I план затянуть вдаль войну, предоставляя климату оказать на врага свое разрушительное действие, допускать лишь оборонительные сражения, да и то только на оборудованных заранее позициях и, наконец, только после решительной и полной победы переходить к наступательной войне [187] Pertz. Gneisenau. II. S. 286. . К этому можно еще прибавить мысли историка Нибура, который развивал картину подобного же плана перед лечившимся в Германии Барклаем.

Это показывает, что с одной только немецкой стороны не было недостатка в планах скифской войны; они могли расходиться в деталях, идея оставалась одна и та же — всем авторам меньше всего было жаль потери русских областей и связанных с этим горя и страданий и легко было осуществлять на чужом народном горбу стратегические эксперименты. Что могло повлиять на конечное осуществление предложенного плана? Ротфельс думал, что более повлияли в этом смысле Гнейзенау и Штейн, чем сухая догматика Вольцогена и Вюртембергского. Для наших целей важно установить, прежде всего, факт несомненного ознакомления Клаузевица со многими из этих планов, особенно с исходившими от его друзей, и, значит, теоретическая канва оборонительного плана с разными оттенками могла быть им продумана перед войной и проверена личными переживаниями во время нее. Затем важен вывод самого Клаузевица, а он писал [188] Hinterlassene Werke. VII. S. 13. , озираясь на прошлое: «Кампания развилась так сама собою». «Каждый раз шарахались в испуге назад, едва только голова Медузы… показывалась вблизи» [189] Письмо к Гнейзенау 28 октября/7 ноября 1812 г. . Даже частности, в форме якобы систематического опустошения покидаемых районов, по мнению Клаузевица, вытекали сами собой постепенно из страсти все сжигать со стороны русских мародеров и благодаря непорядкам во французском авангарде [190] В этом сказалось то несколько высокомерное отношение к русскому, которым несколько грешил Клаузевиц. В немецкой исторической литературе, довольно широко культивировалось мнение, старавшееся свести на нет великий подвиг русского народа и тем вычеркнуть со страниц мировой истории одну из его величайших заслуг. Таковы Смитт, Конст, Ульман и др. .

Что же получил в результате Клаузевиц как наследие для своего главного труда от 1812 г.? Во-первых, хорошее знакомство с оборонительным планом и, затем, подтверждение, что и в войну 1812 года главную роль сыграли не предусмотрительность и совершенство стратегического плана, а моральная сила народа, решившегося избежать торопливого заключения мира, «претерпеть до конца», т. е., что на войне не факторы разума, а факторы воли и духа играют первую роль.

Но, конечно, наиболее яркое подтверждение в 1812 г. нашла себе мысль Клаузевица о преимуществах обороны перед наступлением. Это было неважно, что такая оборона, по его мнению, вылилась сама собою, а не по заранее намеченному плану; первая версия, может быть, еще более подтверждала жизненность принципа. Иллюстрация любимой мысли военного теоретика была блестяща и до конца дней его жизни наложила на эту сторону миросозерцания печать какого-то фанатизма. Как зачарованный, Клаузевиц следил за одной стороной — Наполеоном, видел блеск и могущество его армии в момент ее перехода через Неман, постепенное ее увядание на пути к Москве и погребальный ход обратно [191] Недаром он столько раз приводит цифры расчета армий Наполеона на разных этапах: Неман, Смоленск, Бородино, Москва, Березина на страницах «О войне». , но, увы, он не видел другой стороны: необъятного моря России и пассивно-могучего народа, способного все выдержать. Отсюда элемент односторонности в теории и ее исключительность со стороны возможности применения.